Я беспокоилась, что окажусь единственной леди на корабле — все трое других пассажиров были мужчины, ехавшие в Лондон по делам, — но на меня по большей части не обращали внимания, хотя капитан был достаточно любезен, пускай и неразговорчив, когда ежевечерне я присоединялась к нему за обедом. Никто вроде бы вообще мной не интересовался, хотя один из пассажиров — джентльмен из Хонитона — рад был поговорить об окаменелостях, когда услышал о моем к ним интересе. Я, однако же, не рассказала ему ни о плезиозавре, ни о том, что намереваюсь посетить Геологическое общество. Он знал только об общеизвестном — об аммонитах, белемнитах, криноидах, грифеях — и не так много мог о них рассказать. К счастью, он не переносил холода и по большей части оставался в своей каюте.

Пока я не оказалась на борту «Единства», мне всегда казалось, что море — это граница, удерживающая меня на моем месте на земле. Однако теперь оно сделалось открытым внешним пространством. Сидя на палубе, я иногда замечала другое судно, по большую часть времени вокруг не было ничего, кроме неба и движущейся воды. Я часто смотрела на горизонт, убаюкиваемая ритмом моря и корабельной жизни. Я находила странное удовольствие в разглядывании этой отдаленной линии, напоминавшей мне, что почти всю свою жизнь я провела в Лайме, устремляя взгляд на землю в поисках окаменелостей. Такой досуг может ограничить перспективы. На борту «Единства» у меня не было другого выбора, кроме как наблюдать больший мир, отыскав свое место в нем. Иногда я воображала себя находящейся на берегу, откуда смотрела на корабль и видела на палубе маленькую розовато-лиловую фигурку, замкнутую между светло-серым небом и темно-серым морем, одинокую и неподвижную. Я не ожидала этого, но никогда в жизни я не была так счастлива.

Ветры дули слабые, но продвигались мы верно, пусть и медленно. Землю я впервые увидела на второй день, когда в поле зрения появились мерцающие меловые холмы к востоку от Брайтона. Когда мы ненадолго остановились там, чтобы выгрузить ткань, произведенную на фабрике в Лайме, я подумывала, не спросить ли у капитана Пирса, нельзя ли мне выйти на берег, чтобы повидаться со своей сестрой Франсис. Однако, к собственному немалому удивлению, я не чувствовала истинной потребности ни в этом, ни в том, чтобы отослать ей записку о том, что я здесь, но довольствовалась тем, чтобы оставаться на борту и наблюдать, как жители Брайтона прогуливаются туда и сюда по набережной. Даже если бы там появилась сама Франсис, я не уверена, что окликнула бы ее. Я предпочитала ничем не нарушать восхитительную анонимность своего пребывания на палубе, где никто на меня не смотрит.

На третий день мы миновали Дувр и огибали мыс у Рамсгита, когда увидели корабль по нашему левому борту, севший на мель на песчаной банке. Когда мы подобрались ближе, я услышала, как кто-то из команды сказал, что это «Курьер», корабль, везущий плезиозавра Мэри.

Я отыскала капитана.

— Ну да, это «Курьер», — подтвердил он, — сел на мель на Песках Гудвина. Должно быть, слишком резко пытались повернуть.

В голосе его звучало отвращение и совершенно не было сочувствия, даже когда он велел матросам бросить якорь. Вскоре двое моряков отплыли на лодке к неподвижному судну, где встретились с несколькими членами команды «Курьера», теперь появившимися на палубе. Проговорив с ними всего пару минут, моряки стали грести обратно. Я подалась вперед и напрягла слух, чтобы не пропустить ни слова из того, что они сообщат капитану.

— Груз вчера был забран на берег! — крикнул один. — Его везут в Лондон!

При этих словах все матросы стали насмехаться, потому что они презирали наземные путешествия, как я узнала за время плавания. Это представлялось им медленным, тряским и грязным делом.

Плезиозавр Мэри был теперь где-то среди длинной, медленной цепочки телег, со скрипом пробирающихся через графство Кент к Лондону. Отбыв на неделю раньше меня, теперь плезиозавр, вероятно, прибудет в Лондон после меня, слишком поздно для ученого совета в Геологическом обществе.

Мы прибыли в Лондон на четвертый день, вскоре после полуночи, пришвартовавшись у причала на Тули-стрит. После относительного спокойствия на борту все теперь обратилось в хаос разгрузки при факельном свете, криков и свистков, карет и телег, с грохотом отъезжающих прочь, наполнившись грузами и людьми. Это было потрясением для всех моих органов чувств после четырех дней, в течение которых Природа задавала мне свои собственные устойчивые ритмы. Люди, шум и огни напомнили мне также, что я прибыла в Лондон по делу, а не ради того, чтобы наслаждаться одиночеством, созерцая морской горизонт.

Я стояла на палубе, отыскивая на причале своего брата, но его там не было. Письмо, которое я отправила непосредственно перед отъездом, должно быть, застряло по пути и опоздало. Хотя я никогда не бывала прежде в лондонских доках, но слышала, как в них людно и грязно и как они опасны, особенно для леди вроде меня, которую никто не встречает на причале. Возможно, дело было в темноте, которая все делает более таинственным, но люди, разгружавшие «Единство», даже те моряки, которых я узнала, находясь на борту, теперь представлялись мне гораздо более грубыми и жесткими.

Я не решалась сходить. Но обратиться за помощью было не к кому: остальные пассажиры — даже самоуверенный джентльмен из Хонитона — поторопились удалиться с неподобающей поспешностью. Я могла бы запаниковать. Возможно, перед этим путешествием это со мной и случилось бы. Но что-то во мне изменилось за то время, что я провела на палубе, наблюдая за горизонтом. Я сама несла за себя ответственность. Я — Элизабет Филпот, которая коллекционирует допотопную окаменелую рыбу. Не все рыбы красивы, но у них приятные очертания, они ловкие, а доминирующей их чертой являются глаза.

Я взяла свою сумку и сошла с корабля в самую гущу грубых, шумливых мужчин, встретивших меня свистом и криками. Прежде чем кто-то успел сделать нечто большее, чем крикнуть, я быстро прошла к зданию таможни, хотя меня и покачивало оттого, что я вновь оказалась на земле.

Будьте любезны, предоставьте мне кеб, — сказала я удивленному клерку, отрывая его от отмеченных галочками пунктов на листе. — Я подожду здесь, пока вы мне его не подгоните, — добавила я, опуская на пол свою сумку.

Я не выпячивала подбородок и не заостряла челюсть, но не сводила с него своих круглых глаз.

Он нашел для меня кеб.

Геологическое общество в Ковент-Гарден находилось неподалеку от дома моего брата, но чтобы попасть туда, надо было пробраться через Сент-Джайлз и Севен-Дайлз со всеми их воровскими трущобами, и я отнюдь не жаждала отправляться туда пешком. Поэтому вечером 20 февраля 1824 года мы с моим племянником Джонни сидели в кебе напротив дома № 20 по Бедфорд-стрит. На улице шел снег, и мы кутались в накидки, спасаясь от холода.

Мой брат пришел в ужас, когда узнал, что ради Мэри я проделала весь путь до Лондона на корабле. Когда, разбуженный посреди ночи, он увидел на пороге меня, то выглядел настолько потрясенным, что я едва не пожалела о своем приезде. Тихо живущие в Лайме, мы с сестрами редко давали ему повод для беспокойства, и мне не хотелось беспокоить его сейчас.