Этим же целям и задачам служила и образовательная политика — прежде всего восстановление традиционного преподавания истории, а также разработка новых учебников для средней и высшей школы, в основу которых была положена история России. Характерно внимание, уделявшееся последнему процессу со стороны первых лиц СССР: И. Сталин и А. Жданов прочитали все возможные варианты будущих учебников и выступили с замечаниями, касающимися конкретных исторических эпизодов, требуя следования единой жесткой парадигме — концепту учебника по истории СССР[685] как истории русского государства и русского народа, вводящего в историческое пространство другие нации, делающего их историческими[686]. Именно русский народ, согласно новой генеральной линии, помог другим народам Советского Союза обрести собственную государственность; именно русская культура оказала и оказывает огромное и безусловно положительное воздействие на культуры других народов; именно русский язык стал не только государственным языком, но и главным средством межнационального общения. В годы войны эта риторика еще больше усилилась и нашла свое полное воплощение в известном тосте И. Сталина, провозглашенном на торжественном приеме 24 июня 1945 г., где русский народ назван «наиболее выдающейся нацией из всех наций, входящих в состав Советского Союза», «руководящей силой Советского Союза среди всех народов нашей страны»[687].

Здесь следует вновь вернуться к вопросу о соотношении «коммунистического максимализма» и «имперского строительства» внутри советских границ. На наш взгляд, многие факты из истории Советского Союза 1930-х гг. прямо говорят о том, что, несмотря на осуждение теории «перманентной революции» Л. Троцкого, его отстранение от ведущей роли в партии и правительстве, а позже и высылку из СССР, концепция развития Советского Союза как всемирной федерации советских республик по-прежнему пользовалась значительной популярностью в Кремле, если не была основой советского взгляда на будущее страны. В одной из своих речей С. Киров, обосновывая необходимость возведения Дворца СССР (более известного как недостроенный Дворец Советов), говорил: «Я думаю, что скоро потребуется для наших собраний, для наших исключительных парламентов более широкое помещение… Я думаю, что скоро настанет такой момент, когда на этих скамьях не хватит места делегатам всех республик, объединенных в наш союз… Я думаю, что это здание должно являться эмблемой грядущего могущества, торжества коммунизма не только у нас, но и там, на Западе»[688], предполагая, что в построенном советскими пролетариями дворце можно будет в торжественной обстановке принять в Советский Союз и «последнюю республику», завершив тем самым революционное объединение земного шара. И. Сталин и коммунистическое руководство СССР на протяжении довольно долгого времени — по крайней мере с момента начала катастрофического экономического кризиса 1929–1932 гг. — ожидали новых признаков обострения хозяйственных и социально-политических противоречий как в ведущих капиталистических странах, так и между ними.

На наш взгляд, вполне обоснованной выглядит точка зрения историков, считающих, что Москва сделала осознанную ставку на германскую нацистскую партию и поспособствовала ее приходу к власти в 1933 г., воспрепятствовав выглядевшему вполне логично альянсу коммунистов и социал-демократов[689], который мог стать основой для дееспособного правительства Германии по итогам выборов 1932 г. В основе действий Советского Союза лежало представление о том, что новая волна мировой революции с наибольшей вероятностью может начаться, как и в 1917–1919 гг., в условиях жестокой империалистической войны, в ходе которой буржуазные правительства дискредитируют себя, жизненные условия трудящихся резко ухудшатся, а невыносимые тяготы вызовут социальный взрыв. В конце 1930-х гг., наблюдая за стремительным нарастанием реваншизма в германской внешней политике, советское руководство рассматривало как практически не имеющую альтернатив перспективу новой войны в Европе, в ходе которой СССР мог бы упрочить свое положение, завоевав бóльшую часть Старого Света и присоединив к себе европейские государства как новые советские республики[690]. В этом контексте активно обсуждающееся ныне заключение пакта Молотова — Риббентропа выглядело вполне логичным, так как его итогом стало провоцирование европейской войны между Германией с одной стороны, и франко-британским альянсом с другой; при этом СССР сумел захватить значительные территории, ранее принадлежавшие Польше, не вступив в конфронтацию с западными странами (если Берлин в ответ на вторжение в Польшу получил объявление войны со стороны Лондона и Парижа, то Москва присоединила части Украины и Белоруссии вследствие чуть ли не «гуманитарной операции» после того, как судьба польского государства была фактически предрешена), а также присоединить три балтийские республики по «классическому» сценарию принятия новых советских республик в состав безгранично расширяющегося государства. Тезисы о том, что СССР в относительно скором будущем намеревался ввязаться в начавшуюся европейскую войну[691] ради окончательной советизации всего мира, также выглядят небеспочвенными — особенно если учесть масштабы военных приготовлений Советского Союза, которые, согласно массе существующих открытых данных, выходили далеко за разумные пределы обеспечения необходимой обороны на случай внешней агрессии[692].