Надежда, растроганная его заботой, невольно подумала: «Хорошо, что он ничего не знает о Лене!»

Она отказалась от его кровати. Ей еще надо было непременно увидеть Хмелюка. И Надя только присела на диван, чтобы немножко отдохнуть. А как присела, так уже и не встала. После нервного потрясения на берегу, согретая выпитым чаем, она сразу размякла и потеряла силы.

Ровно через два часа Надежда проснулась. За время войны она привыкла спать понемногу и одинаковое время. И какой бы ни была усталой, все равно просыпалась ровно через два часа.

Раскрыв глаза, увидела, что лежит на диване, под головой подушка, на логах простыня, и сразу догадалась, кто позаботился о ней. По дыму и запаху табака поняла: пока она спала, в кабинете происходило совещание. Но сейчас тут было совсем тихо. У стола, боком к ней, стоял Морозов. Стоял неподвижно, словно завороженный. В руках его судорожно дрожала маленькая фотокарточка. Не трудно было догадаться, чья она. Он смотрел на нее и не мог насмотреться.

Еще до прихода Надежды Морозов уже знал о судьбе своей дочери.

VIII

Завод днем и ночью находился под огнем. Его территория превратилась в арену битвы — битвы горячей и необычной, где усталые, изнуренные, неделями не спавшие люди под разрывами мин и снарядов, сквозь пелену порохового, дыма, не со штыками и гранатами, а с ключами и ломами шли в наступление на свои цеха, шли, как в смертельную атаку, отчаянно бросаясь на каждую рабочую клеть, и каждый агрегат, каждый станок брали штурмом.

То, что враг будет пытаться мешать эвакуации, предвидели и заранее предусмотрели меры предосторожности. К главным объектам провели добавочные колеи, эшелоны грузили прямо в цехах, а с наступлением темноты специально добытыми мотовозами, которые не искрят, подтягивали их на отдаленную заводскую станцию Восточную.

В то же время Гонтарь, связавшись с командованием фронта, хлопотал о прикрытии завода войсками. Чтобы отвлечь внимание противника, все наши части из этого района были сняты. Переместились подальше и тяжелые батареи. Гонтарь добился, чтобы огонь прибрежной артиллерии прежде всего направлялся по тем вражеским точкам, которые будут обстреливать завод.

И все же, несмотря на все эти меры, обстрел завода с самого начала оказался исключительно интенсивным. Казалось, кто-то информировал противника обо всем, что делается на заводе, и непосредственно отсюда, с завода, корректировал огонь, направляя его по главным цехам.

Особенно беспощадно обстреливался листопрокатный. Его обстреливали с двух сторон — с Кичкаса и Хортицы, и три дня в этот цех нельзя было сунуться. Начали уже побаиваться и за прокатный. Некоторые доказывали, что все оборудование цеха придется бросить. Это мнение особенно укрепилось, когда на четвертый день почти половина группы прокатчиков, отважившаяся прорваться к станам, была ранена, а двое рабочих убиты.

Тогда Жадан создал бригаду исключительно из добровольцев — ее прозвали штурмовым отрядом — и на рассвете пятого дня сам повел ее в цех. В то же утро обер-мастер Марко Иванович, вернувшись с ночных береговых позиций, повел туда вторую такую бригаду.

В самом цехе под прикрытием массивных кирпичных стен было еще более или менее безопасно, но в длинных стеклянных пролетах, где беспрерывно трещало, грохотало, взрывалось, у людей невольно опускались руки.

— Стучи! Грюкай! — носился между клетями разгоряченный обер-мастер. — Грюкай, не прислушивайся! — кричал он уже охрипшим голосом и, бросаясь в ту сторону, где рвались мины, сам что было силы — одной рукой, ибо вторая еще плохо действовала, — неистово гремел ключом, чтобы хоть как-то приглушить грохот взрывов.

Надежда слышала о создании штурмового отряда — об этом сразу стало известно и на берегу, знала она, что Жадан и дядя Марко подбирали добровольцев исключительно из коммунистов, и прежде всего из тех, которые не имели маленьких детей. Но когда она к вечеру пришла на завод и забежала в прокатный цех договориться с дядей о доставке насосов, не поверила своим глазам: цех был уже переполнен. Вслед за добровольцами спасать цех пришли не только прокатчики, но и дорожники, и мартеновцы.

Надежда оцепенела, увидев вверху, на кране, инженера Страшка, того самого Страшка, которого Стороженко пытался даже уволить с завода как человека, не внушающего доверия, подозрительного. Но больше всего Надежду удивило не то, что любезный «золотко» оказался среди добровольцев. Ее удивила и прямо-таки напугала отвага, с которой он, руководя демонтажем мостового крана, под самым потолком, словно бесшабашный лихач, без всяких предохранительных средств висел головой вниз на канате и подводил трос под станину мотора.

Такелажник испуганно махал ему, очевидно, предостерегал — в таком грохоте их голосов совсем не было слышно, а он в свою очередь грозил кулаком такелажнику, требуя, чтобы тот подвинулся ближе, и, наверное, при этом заикался от возбуждения.

— Куда тебя черт понес! — забеспокоился внизу Морозов и изо всех сил крикнул в жестяной рупор: — Назад!

Морозов, конечно, не узнал инженера Страшка. Он бы ни за что не поверил, что там, под фермой, бесстрашно свисал сам руководитель техники безопасности — гроза лихачей, который еще недавно лишь за одно появление на ферме без пояса штрафовал, а за такое уж наверняка отдал бы под суд. И, торопясь куда-то, Морозов крикнул вверх:

— Ох, нет на тебя Страшка!

На рукаве своего соседа Надежда заметила траурную повязку, и у нее больно защемило сердце. Хотя Надежда в эти дни и избегала встречи с ним, чтобы не проговориться о гибели Килины Макаровны, трагедия женщин-окопниц стала уже известной. Гибель жены изменила Страшка до неузнаваемости, он исхудал, почернел и, по давнему обычаю, нигде, даже в этом бушующем аду, не снимал знака траура.

Надежда увидела за рольгангами и другого своего соседа — долговязого Тихона, мужа Крихточки. «А ведь и его считали аполитичным», — вспомнила она мнение Лебедя.

Тихон еще издали подал ей знак рукой. Очевидно, он уже давно ждал случая, чтобы расспросить о жене, и сейчас, как всегда, слегка кланяясь, будто заранее просил извинения, пошел через переходный мостик ей навстречу.

Надежде теперь уже не было необходимости скрывать от Тихона горькую весть: ему и без того уже было известно, где его жена. Теперь его, наверное, интересовали подробности, ведь Надежда сама видела все. И Надежде захотелось утешить своего соседа, тем более что Крихточка была жива. Ей хотелось высказать ему восхищение мужеством жены. И Надежда уже побежала навстречу Тихону, но в этот момент между ними с грохотом поднялась огромная туча, и Надежда инстинктивно свернула в другую сторону, куда стремглав бросился Чистогоров.

Она еще не знала, почему Чистогоров так испуганно кинулся туда, но предчувствие