– Вот только крема для бритья у меня нет. Есть только женский. Наверно, он такой же, только в розовой баночке.

Я положил ей руки на плечи.

– Не беспокойтесь.

Губы у нее задрожали.

– Наверно, многие осуждали отца, но я его любила.

Я промолчал.

– Да, любила. Отец все-таки. Конечно, он был непростым человеком, но нас с Кристал любил. Хотя и по-своему. Адам Чалмерс ведь умел притворяться. Вы понимаете, о чем я?

– Вполне.

Люси прикрыла дверь.

– Не хочу разбудить Кристал.

– Правильно.

– Но он многому меня научил. Например, умению постоять за себя. Я мать-одиночка и по натуре боец. Когда мой брак затрещал по швам, можно было спасти его, как-то подлатать, но я предпочла расстаться. Не могла так дальше продолжать даже ради Кристал. Не хотела, чтобы она училась малодушию. Терпеть и быть несчастной – значит сдаться и загубить свою жизнь.

– Ваш отец, похоже, ни в чем себе не отказывал.

– Вы имеете в виду ту комнату?

– Хочу сказать: он делал что хотел и презирал любые условности. Но я ему не судья. Это просто мое мнение.

Люси задумалась.

– Иногда мне кажется, что он был в какой-то степени психопатом, но довольно безобидным. Я где-то читала, что многие успешные бизнесмены имеют отклонения в психике. Они не считаются с людьми, подминают их ради своих целей и поэтому достигают успеха. И то же самое с политиками.

Люси слегка дотронулась до моей груди.

– Но ты не такой, – сказала она. – Ты способен на чувства.

После смерти Донны у меня не было женщин. Целых три года.

– Люси, я…

– Ничего не говори. Просто обними меня.

Я так и сделал. Она задрожала, словно мои пальцы были сделаны изо льда.

Она подставила мне губы, но для этого ей пришлось встать на цыпочки. Так что мяч, как говорится, был на моей стороне.

Мне хотелось ее, но чувство вины не оставляло. К тому же я боялся.

Последние двадцать лет мне достаточно было только одной женщины, и я не ходил налево, даже когда представлялась такая возможность. За это время мы с Донной отлично изучили друг друга, знали все желания и ритмы партнера. Без ненужных слов. Вы скажете, что это превратилось в рутину? Нет, то была гармония, которой мы наслаждались все эти годы, за исключением последних двух месяцев, когда пережитое горе отдалило нас друг от друга. Если бы мы знали, что ждет нас впереди…

Нет, я не мог пройти через все это снова. Боялся близости с другими женщинами, потому что не знал, как они поведут себя в постели. Но, возможно, пора вспомнить слова, сказанные мной Селесте: жизнь не закончилась, и надо идти вперед.

– Я вижу это по твоим глазам. В них столько боли, – прошептала Люси.

Я поцеловал ее и прижал к себе так сильно, словно хотел слиться с ней в одно целое. Но сразу же отпустил, опасаясь, не делаю ли ей больно.

Что будет дальше? Мы переспим и разойдемся? Или один из нас сразу же разорвет отношения, сказав: это было ошибкой, минутным увлечением, лекарством от одиночества, которое все равно не спасет? А потом Люси тихо выскользнет из комнаты, закрыв за собой дверь, и на этом все кончится?

Она стала расстегивать на мне ремень. Сев на край кровати, мы скинули с себя одежду, сбросили туфли и после довольно неуклюжих объятий оказались под одеялом. Она шепнула, что мы должны вести себя тихо. Чтобы не разбудить Кристал.

Позже Люси ушла в свою комнату, чтобы утром Кристал не застала нас вместе.

А я заснул как убитый.

Был уже час ночи, когда Дуэйн Роджерс вышел из «Найтса», обшарпанного бара на Проктор-стрит, существовавшего там с незапамятных времен, и вытащил из кармана пачку сигарет. Он давно бросил курить, но в последние две недели вернулся к этой вредной привычке. Это успокаивало, хотя и ненадолго. Скорее его привлекал сам ритуал: снять целлофан, постучать пачкой по кулаку, чтобы выскочила сигарета, сунуть ее в рот, чиркнуть спичкой, поднести огонек к сигарете и смотреть, как от нее поднимается дымок.

Последнее время он стал много пить. А что еще делать, когда прижмет? Селесте он говорил, что идет прогуляться и подышать. Ему было стыдно, что сегодня он разревелся как баба. Да еще и шурина принесло, который видел все это через окно. Дуэйн не сдержался и налетел на него, как последний осел.

Когда тот ушел, Селеста устроила мужу сцену. Но Дуэйн же не знал, что у парня сгорела квартира.

Надо было обойтись с ним помягче.

Он сказал Селесте, что пойдет и подумает о своем поведении, умолчав, что и без того собирался в город. Там у него были кое-какие планы.

Не пробыв в баре и пяти минут и не заказав даже пива, Дуэйн вышел на улицу. Перед этим он поздоровался с парой знакомых и дружески помахал бармену.

– Ты сегодня видел Гарри? – спросил он его.

– Нет, он не заходил.

– Если увидишь, скажи, что приходил Дуэйн.

– Ладно.

Выйдя на улицу, Дуэйн закурил и стал ждать.

Он стоял там не один. У фонарного столба обнималась молодая парочка. Трое мужчин обсуждали, что лучше: автогонки или скачки. Из бара выходили посетители, и на их место приходили новые.

Проктор-стрит тянулась с небольшим уклоном с севера на юг. Мальчишкой Дуэйн катался по ней на скейтборде – поздно ночью или рано утром в воскресенье, когда она была практически пуста.

Посмотрев в сторону севера, он увидел, что там что-то движется, но это был явно не скейтбордист.

Городской автобус с панорамным передним окном.

Но так поздно эти автобусы не ходили, во всяком случае, сейчас. Раньше они курсировали по городу до закрытия баров, но потом городские власти урезали бюджет, и после одиннадцати транспорт уже не ходил.

Но этот автобус вряд ли набрал бы пассажиров. Он горел. Внутри него бушевало пламя, с обеих сторон вырываясь из окон.

Автобус, словно сверкающая комета, летел по Проктор-стрит, постепенно увеличивая скорость. Улица была прямая, как линейка, но он двигался под небольшим углом, угрожая врезаться в припаркованные у тротуара машины.

Дуэйн прирос к месту, завороженный феерическим зрелищем, а автобус подъезжал все ближе.

Мужчины, обсуждавшие преимущества скачек перед гонками и наоборот, раскрыв рты, смотрели на приближавшийся огненный шар.

– Черт! – завопил один из них.

– Что за хрень! – подхватил другой.

Когда автобус проезжал мимо бара, стало видно, что за рулем никого нет. Не было там и пассажиров.

Потом в свете фонаря стало видно, что на задней стенке этой пылающей ракеты, под окном, нарисовано огромное число 23.