Глубоко зажатое и сконцентрированное, обреченное на одинокую острую боль за них двоих, но уже подстерегавшее Деншера на юстонской платформе, словно змий в саду, поднимало голову обескураживающее чувство, что «уважение» в их игре стало – он и не знал толком, как это определить, – как бы пятым колесом в колеснице. Оно, по сути, было вещью внутренней, а не внешней, такой, что делает любовь сильнее и величественнее: уважение вовсе не уменьшает счастья. Они встретились снова для счастья, и Деншер очень четко понимал, в самые светлые свои минуты, что должен бдительно следить за всем, что реально угрожает их благу. Если бы Кейт согласилась поехать с ним и выйти из экипажа у его дома, между ними у самых ступеней могло произойти достаточно такого, что порою в какой-то странный миг происходит между мужчиной и женщиной, раздувая огненную искру – красную искру конфликта, всегда кроющуюся в глубинах страсти. Кейт отрицательно покачала бы головой – о, так печально, так божественно! – на вопрос, не войдет ли она в дом, а он, хотя и отдавая должное ее отказу, все же устремил бы свой взгляд так глубоко в ее глаза, куда никогда в такой момент не проникло бы никакое слово. Это знаменовало бы подозрение, тень, боязнь присутствия чужой воли. Поэтому очень удачно, что в реальности скудные минуты приняли иной оборот, и тем получасом, что Кейт, вопреки всему, ухитрилась провести с ним, она показала ему, как умеет справляться с вещами, которые сводят с ума. Казалось, она просит его, умоляет, и только для его же большего спокойствия, оставить ей самой отныне решать, как с ними обращаться.

Она и дальше отлично справилась с этим, тут же предложив один из великих музеев как удобное место для их ранней встречи, и с таким поистине счастливым мастерством, что Деншер понял, какую роль отвела ему Кейт, лишь позже, уже после того, как они расстались. Его разлука с нею, длившаяся столько недель, повлияла на него так, что его требования, его желания значительно возросли, и уже позапрошлой ночью, когда его корабль шел на всех парах под летними звездами в виду берегов Ирландии, он ощутил всю силу осознанной особой необходимости. Иными словами, он теперь ни минуты не сомневался, что, приехав, решительно скажет Кейт, что они совершают ошибку и им непременно надо с этим покончить. Ошибкой была их уверенность в том, что они смогут выстоять – то есть выстоять не в противостоянии тетушке Мод, но в борьбе с нетерпением, нескончаемым и доводящим до белого каления, заставляющим человека чувствовать себя плохо. Когда они расстались на вокзальной площади, Деншер осознал лучше, чем когда-либо прежде, как плохо чувствует себя мужчина – и даже женщина – из-за подобной ситуации; однако он поразился тому, что, помимо всего, понял: он сам допустил, чтобы Кейт начала очень тонко использовать противоядия и лекарства и мягкие успокоительные средства. Это прозвучит вульгарно – как всегда в том, что касается любви, словесное выражение отношений в сравнении с самой любовью звучит ужасающе вульгарно, – но, судя по всему, он приехал и обнаружил, что его как бы «отстранили», хотя, конечно, ему потребуется день-другой, чтобы это выяснить. Его письма из Штатов понравились тем, кто его туда посылал, хотя не настолько, насколько он сам рассчитывал, но ему заплатят, как договорились, и он теперь должен эти деньги получить. Правда, получать там придется не так уж много, он вернулся, никоим образом не размахивая чековой книжкой, так что он не сможет никак предъявить этот новый мотив с целью заставить свою возлюбленную принять его предложение. Идеальным шансом было бы, если бы Деншер мог предъявить изменение перспектив как гарантию изменения подхода к жизни, а без такой возможности ему придется использовать в качестве предлога упущенное время. Упущенное время – в конце концов, не так уж много недель прошло, как может всегда возразить Кейт, – все же должно хоть как-то сыграть ему на руку; именно это соображение помогло сейчас Деншеру справиться с собой, тем более что он неожиданно увидел, как много оно принесло самой Кейт. Это вдруг пришло ему в голову с такой великолепной яркостью, что чуть не испугало его в их укромном уголке в Юстоне: чуть не испугало, ибо словно вспышкой высветило: ожидание – игра для простаков. Кейт еще не была для него той, какой он видел ее когда-то, он еще не успел обрести полную, надежную уверенность. Все это ждало его впереди, играло на его чувстве гордости – гордости обладанием, как невидимый в огромной полутемной церкви маэстро мог бы играть на самом большом органе. В конце концов он почувствовал, что женщина не может быть такой и при этом просить мужчину о невозможном.

А Кейт снова была такой же на следующее утро, и поэтому они на целый час оказались способны окунуться в чистую радость общения – того общения, какое дозволялось им в переполненных людьми выставочных залах музея. Столь неудачнаязамена близости нашла свое выражение – даже со стороны Кейт – в паре десятков чуть заметных вздохов недовольства, здесь неуместных: так мало интерес, приличествующий такому интересному месту, сумел напомнить им о своих требованиях. Они встретились в музее просто для того, чтобы не встречаться ни на улицах, ни – опять-таки из-за равного недостатка новизны и стиля – на вокзале или в Кенсингтонском парке: этот последний, как они оба легко и без слов согласились бы, сохранил слишком сильный привкус былых разочарований. Теперешний привкус – привкус утра, проведенного в музейных залах, был все же некой вариацией; однако уже через четверть часа Деншер твердо знал, каким будет его вывод. Это почти примирило его с их неудобствами, словно он уже видел, как это подействует на Кейт. Она вполне может оставаться такой благородно очаровательной, какой хочет быть, но он заметил, что ничто из рассказанного о Штатах ее не затронуло; она не может делать вид, что в тех обстоятельствах, в которых они оказались, она верит, что такое может прийтись ему по душе. Она не может делать вид, что поверила, что он настолько верит ей, чтобы отвечать ей в том же духе. Нет, того, что происходит, недостаточно, чтобы прийтись им по душе, – она фактически показала ему, что это так. И Деншер обрадовался, что наглядным примером он смог подвести ее к этому. Конечно, он мог бы без обиняков спросить у нее тут же, на месте: «Я что же, теперь должен понять тебя так, что ты считаешь, мы можем продолжать все это по-прежнему?» И конечно, она, вполне естественно, смогла бы ответить, что раз он опять рядом с нею, раз он снова высоко ценим и так же бережно храним, так же тих и спокоен в ее надежных руках, как во весь период их неуемных стремлений, то ему следует позволить ей не вступать с ним в споры по этому поводу; однако это было бы с ее стороны всего лишь тактичным жестом, упражнением в тонкости. Кейт не хуже его понимает, чего они оба хотят; несмотря на это, Деншер вряд ли мог бы решить, что не сумеет достаточно красиво еще раз назвать вещи своими именами и настаивать на своем, если бы Кейт в тот момент слегка не нарушила гармонию. Они вскоре сели в одном из залов, чтобы удобнее побеседовать, и некоторое время так и оставались там, разговаривая дружески и не очень серьезно. Им нужно было очень многое безотлагательно сказать друг другу – в Юстоне они не успели этого сделать. Теперь они могли говорить не торопясь, и Кейт, казалось, совершенно забыла – что было ей изумительно к лицу – смотреть вокруг в ожидании неприятных сюрпризов. Деншеру потом пришлось постараться – и старания его оказались напрасны – припомнить, что́ из сказанного им – или какое-то его молчание, непроизвольное движение глаз или случайное прикосновение руки – пробудило в ней, посреди их беседы, неожиданно иное устремление. Кейт поднялась на ноги с непоследовательностью, словно вызванной желанием разрушить очарование, хотя Деншер в тот момент не мог понять, что он сделал такого, чтобы очарование показалось вдруг опасным. Она довольно мило сгладила это в следующую же минуту ничего не значащим замечанием о какой-то картине, на которое Деншер даже не потрудился ответить, и воскликнул, как бы пропустив ее слова мимо ушей, что в залах ужасно душно. Затем он заметил, что им надо снова выйти на воздух, чтобы отдышаться; казалось, сознание обоих, когда они переходили в другую часть музея, походило на сознание людей, беспредельно связанных друг с другом, испугавшихся, но пытающихся выглядеть естественно. Вероятно, это происходило как раз тогда – как наш молодой человек впоследствии представил себе, – когда они натолкнулись на его маленькую нью-йоркскую приятельницу. Почему-то она казалась ему маленькой, хотя была почти того же роста, что Кейт, а к ее росту, как и к другим прекрасным чертам своей возлюбленной, он никогда не применял этого уменьшительного прилагательного.