не знала, что наш гость Герой. Мне сказали: будет пограничник, воевавший на Даманском. К тому же композитор и певец.

– Насчет Героя я и сам не знал, – ответил ректор. – Борис Михайлович об этом умолчал. Дайте ему инструмент.

Борис взял у женщины гитару и по сложившейся привычке подстроил струны. Увлекшись, он не видел, как за его спиной переглянулись ректор и заведующая кафедрой.

– Абсолютный слух, – шепнула женщина.

– Вчера заметил, – таким же шепотом ответил Оловников и добавил в голос: – Пожалуй, нам пора.

Бориса отвели в концертный зал, где вывели на сцену и представили присутствующим. Он посмотрел на аудиторию и немножко заробел. Места все заняты, даже приставные. Девчонки, мальчики, а еще – мужчины и женщины постарше. Последние, скорей всего, преподаватели. Силком сюда согнали, что ли? Или им и вправду интересно?

– Конфликт на острове Даманском случился не внезапно, – начал он, сглотнув. – Ему предшествовали провокации маоистов. Происходили они так…

Скоро он увлекся и забыл о робости. Рассказывал подробно, экспрессивно, жестикулируя, когда речь заходила об эпизодах боя. Заметив восхищение в глазах студенток, сидевших ближе, он распалился и пришел в себя, когда за дверью зала прозвенел звонок.

– Пожалуй, все, – он развел руками.

Аудитория зааплодировала – громко, от души. Борис хотел сойти со сцены, но на нее поднялась заведующая кафедрой и остановила гостя.

– Еще не все, товарищи! – объявила залу. – Борис Михайлович еще певец и композитор. Попросим его спеть для нас.

Она захлопала в ладоши, студенты поддержали. Борису принесли уже знакомую гитару и стул. Он сел и на мгновение задумался. Что им спеть, чтоб прочувствовали? Этим мальчикам и девочкам, выросшим в мирное время, трудно осознать, что такое война в реальности. Попробовать вот это? Он пробежался пальцами по струнам.

Серыми тучами небо затянуто, нервы гитарной струною натянуты,

Дождь барабанит с утра и до вечера, время, застывшее, кажется вечностью.

Мы наступаем по всем направлениям, танки, пехота, огонь артиллерии.

Нас убивают, но мы выживаем и снова в атаку себя мы бросаем.

Он возвысил голос:

Давай за жизнь, давай, брат, до конца, давай за тех, кто с нами был тогда.

Давай за жизнь, будь проклята война, помянем тех, кто с нами был тогда…

Он не видел, как в первом ряду вновь переглянулись ректор и заведующая кафедрой, и женщина показала руководителю оттопыренный большой палец. Тот улыбнулся и кивнул. Окончание песни зал встретил овацией и криками: «Браво!» Борис встал и поклонился.

– Еще! – закричали из зала. – Еще!

Борис вздохнул и снова сел. Спел «Батяню-комбата», затем – «Встанем». Их тоже встретили овациями и криками: «Браво!», «Еще!».

– Извините, товарищи, но больше не могу, – сказал Борис. – У меня осколком легкое повреждено, трудно петь долго. Как-нибудь в другой раз.

Он приставил гитару к стулу и спустился со сцены. Его мигом окружили студентки.

– Борис Михайлович! – защебетали. – Расскажите о себе! Пожалуйста! Вы живете в Минске? У вас есть семья?

– Извините! – Валентина Тимофеевна разрезала их окружение, как корабль волну. – Наш гость устал. Вы же слышали: он еще не оправился от ранения. Давайте поблагодарим его за интересное выступление и замечательные песни. Надеюсь, мы еще не раз увидим Бориса Михайловича в наших стенах.

Она захлопала в ладоши. Аудитория поддержала. Заведующая кафедрой взяла Бориса под руку и повела к выходу. Вслед им аплодировали. Бориса отвели в кабинет Оловникова, где к ним присоединился ректор. Секретарь принесла им чай и печенье на подносе. Все трое с удовольствием отведали угощения – чай у ректора оказался очень вкусным.

– Разрешите поинтересоваться вашими жизненными планами, Борис Михайлович, – начал ректор, когда чашки опустели. – Собираетесь ли продолжить образование? Если да, то где?

– В Московском государственном художественном институте имени Сурикова, – сказал Борис.

– Так вы еще и художник? – удивился ректор.

– Творческий конкурс прошел, – сообщил Борис. – В конце августа зачислят.

– А у нас учиться не хотите? – спросил ректор.

– Да какой я музыкант? – усмехнулся бывший пограничник. – Даже нотной грамоты не знаю.

– Это не проблема, – покачал головой Оловников. – Грамоте обучим – это самое простое. Лишь бы был талант, а у вас он несомненный. Выбирайте факультет: вокально-хоровой или народных инструментов, на любой зачислим. Творческое испытание – чистая формальность, а экзамены сдавать не нужно.

– Вы комсомолец или кандидат в члены партии? – подключилась заведующая кафедрой, глянув на его пиджак. Комсомольского значка под орденом не имелось – прицеплять его Борис не стал, не смотрелся под наградой.

– Комсомолец. На заставе был комсоргом, – сообщил Борис.

– Замечательно! – обрадовалась женщина. – Изберем вас секретарем комсомольской организации консерватории. Понимаете, Борис Михайлович, студенческий коллектив у нас довольно специфический – музыканты и певцы. Жизненного опыта мало, парней, отслуживших в армии, почти что нет. Ну, а вы Герой Советского Союза. Да вам будут в рот смотреть!

– В партию вас примем, – поддержал Оловников. – Где трудиться после обучения, выберете сами. Все пути будут вам открыты. Соглашайтесь!

– Я подумаю, – пообещал Борис…

Из консерватории он вышел в мрачном настроении. На крыльце снял с пиджака награды, сунул их в карман и пошел по улице Ленина к Ульяновской. Там он сядет на трамвай. На душе было погано. Поначалу он поверил: у него талант. Оказалось, что консерваторскому начальству нужен не Коровка-музыкант, а Герой Советского Союза для общественной работы. Будут похваляться перед всеми: вот какой у нас комсорг! Наверное, так же думают и в Московском институте. Им его регалии ценнее, чем талант, какового у Бориса, может быть, и нет. Или есть, но крохотный.

Борис не знал, что в Московском институте его рисунки вызвали фурор. Что руководители мастерских на факультете графики отчаянно ругались за право обучать такого перспективного студента. Который в будущем пробьется в знаменитые художники, а, возможно, – в академики, и тем прославит своего учителя. Он ничего не знал о нравах в творческой среде и был не в состоянии определить способности доставшегося ему тела. Мыслил, как обычный офицер, каковым вообще-то и являлся. Поэтому терзал себя.

На следующий день он рано встал и отправился на кладбище. Навел порядок на могилке матери Бориса, немного постоял у памятника в надежде, что услышит от призвавшей его в этот мир души напутствие или слова поддержки. Не дождался. С медальона на него холодными глазами смотрела чужая ему женщина. Борис, вздохнув, потопал к выходу. На следующий день он поехал в церковь – в собор на площади Свободы. Без наград и комсомольского значка, чтоб не привлекать внимания. На службу опоздал – не знал, когда она начнется. Народу в церкви оказалось много – стояла плотная толпа. Купив в притворе полдесятка свечек,