Первый натиск был куда как веселее. Вдохновленные расправой над стрелками (что-то у них в руках было непонятное, аркебузы, вроде, но здоровенные), Гийом разогнал жаждущих новой крови людей и бросил на замершие шеренги тирольцев.

И зачем?

Лошади сами начали храпеть и тормозить прямо перед частоколом пик, прядать ушами и пятиться назад. Тех кто смог не потерять разгон – приняли на пики, остановили и принялись со всех сторон колоть. Кое-кто всё-таки прорвался в строй.

Почти всех стащили на землю и без всяких церемоний убили. Гийому повезло вернуться. Он въехал в шеренгу, раздвинув пики, насадил одного на копье и застрял. Спасли только прекрасные латы. Отмахиваясь мечем, он увидел, как в его направлении пробираются алебардисты, после чего стало ясно, что пора возвращаться на исходные позиции, а проще говоря, сваливать. Конь выполнил безупречный каприоль[66] и вынес его назад.

Итог атаки: шесть убитых. Нетрудно посчитать, что оставшиеся двести шестьдесят бойцов хватит примерно на пятьдесят две схватки. Так что больше они не геройствовали. Умирать никому не хочется, да и сил осталось совсем не ого-го.

Зато баталия не могла вести наступление вперед. И с полторы тысячи человек вынужденно стояли и ждали новых атак. И стрелки эти непонятные не могли развернуться и обрушить огонь на пехоту.

Так и воевали.

– Пьер, что там у тебя? – Гийом отвел эскадрон и теперь жадно вдыхал морозный воздух, через поднятое забрало.

– Пить хочешь? – отозвался любезный приятель Бомануар, потряхивая булькнувшей фляжкой, и пока командир маленькими глотками вливал в себя живительную влагу, доложил: – Еще один убит. Застрелили в спину. А так все по-прежнему.

– Спасибо, – де ля Круа вернул фляжку, – эх, нам бы туда, и он завистливо поглядел вдаль, где за месивом пехотных схваток, мелькали знамена и сшибалась конница.

– Не говори. Долго нам тут гнить? – Два свежих эскадрона как раз отворачивали коней от стального леса имперских пик, а вслед им вразнобой хлопали мушкеты.

– Пока не прикажут. Что-то швейцарцы не шевелятся. А то, если послушать, они одни должны были всех убить еще час назад. Хвастались как безумные.

В поле, между тем, что-то происходило.

В «их» баталии долго и надрывно запела труба, на миг перекрывая все прочие звуки. Гийом и Пьер с высоты коней могли различить, как между имперскими полками зашевелилась земля, покрытая шеренгами солдат, маршировавших к швейцарским построениям. Деталей было не разобрать, но предположения за душу взяли самые нехорошее. Все, что нарушает скучную рутину войны, пугает.

Имперцы разом пошли вперед, по всему фронту закипела кровавая каша. Пешки давили и резали друг друга, всё перемешалось, только раскатывался в воздухе журчащий перезвон от тысяч сталкивающихся клинков и древок.

И тут в мгновенной вспышке прозрения Гийом понял, что происходит. На фланги райслауферов вышли стрелки, все что были у ландскнехтов. Очень близко подошли.

Бам-бам-бам, д-д-д-дун-дун-дун!!!

Что же это?! Швейцарцы подаются назад, а их словно подбадривают неумолчным д-д-д-дун-дун-дун!!!

Еще далеко до бегства и паники, но проклятое дун-дун, путает ряды, валит людей, а по фронту напирают ландскнехты! Швейцарцы еще стоят и бьются, но число их тает, клинья тирольцев всё глубже вонзаются, разрывая живую плоть шеренг.

Страшные глаза. Пляшущий конь, весь в крови. Сорванный голос:

– Вся конница в атаку! Смять пешек! Приказ маршала! Все вперед, разом!

Гийом много лет провел на войне и знал, что значит вот такое появление гонца. Это означает, как правило, смерть или победу.

Пора.

Он молча протягивает руку де Бомануару, встает на свое место во фланге эскадрона. Сигнал трубы. Копье к стремени и:

– Эскадрон! Рысью, марш! – Перестук копыт. Мерное громыхание доспехов. Забрало вниз. Копье к стремени, повод набрать.

Конница медленно катится вперед. Ландскнехты уже сообразили, что балет закончился, и больше не зевают. Шеренги на глазах сбиваются плотнее, глубоко вонзают подтоки в землю, направив недружелюбные ряды наконечников им навстречу. Сзади высоко взлетают алебарды.

– Эскадрон! Галопом марш!

Ноет труба.

Перестук нарастает. Шпоры вонзаются в бока, стальные ташки немилосердно стучат в набедренники, а крылья наплечников о кирасы. Храпят кони. И грохочут, грохочут, грохочут копыта.

Последний миг.

Копье падает на фокр. Острие смотрит вперед, конь стрелой несется на пехоту, срывая за спиной ветер.

Весь мир снова в прорези забрала. Он дрожит и подпрыгивает в такт бешенной скачке. Глухо ревут люди, слышаться выстрелы.

Уже видны глаза врагов, их пики рядом, еще ближе, еще…

Удар!!!

Нагрудник коня упирается сразу в четыре пики, но инерция такова, что древки разлетаются в стороны! Топтать, топтать пешую мразь!

Кто-то ловко парирует его копье, в латы тычутся острия. Меч из ножен. И справа налево, получайте, канальи! Гийом вонзает шпоры в бока коня и страшно полосует клинком, не видя половины ударов.

Рядом бьется Пьер, кто еще смог прорваться? Не видно. Только лязг и скрежет насилуемого металла.

Внезапно конь оседает, а его самого валит на землю безжалостная сила.

Чудовищный удар в затылок опрокидывает лицом вниз. Что-то острое разрывает кольчугу подмышкой.

Голос с небес:

– Не убивать! Не убивать! Этих в плен!

Из анонимных записок:

«К восьми утра наше дело на правом фланге, где билась конница висело на волоске. Мы начинали заметно уступать и отходить по всей линии. Испанский центр держался ровно, но мощь артиллерии французов не оставляли шансов и им. Разгром превратился в реальность ближайшего будущего.

Гонец посланный к Фрундсбергу и маркизу делль Васто, вернулся весь израненный. Оказалось, что два его товарища пали от рук французских рыцарей по дороге туда, а обратно та же история приключилась с провожатыми, что выделил Фрундсберг.

Юный дворянин Франциско де Овилла прошёл сквозь все опасности и донёс весть, за что впоследствии был обласкан полководцем, как настоящий герой.

Итак, мы были уверенны, что друзья знают о бедственном нашем положении, всё ухудшавшемся под жестоким огнем метких французских пушек, но мы не знали, когда придёт помощь, и дождемся ли мы её.

Конница короля Франциска атаковала не переставая. Превосходство в людях позволяло отводить части для отдыха, заменяя их свежими. Мы такой роскоши были лишены. Анн де Монморанси снова и снова направлял на нас свои прекрасные отряды, неизменно выступая впереди всех».