ее беспокоить. Сами справимся, так ведь? Тут еще, понимаешь, ситуация… — начал адвокат.

Наденьке казалось, что голос его звучит откуда-то издалека, так шумело у нее в ушах от прилившей крови. Рур продолжил:

— В связи с тем, что ты проходишь свидетелем, думаю, лучше будет, если мы тебя официально в отпуск оформим. Дел у тебя немного. С твоей клиенткой я переговорю. Уверен, она не будет против, если я сам доведу ее дело до суда.

Чарушина сморщилась и больно прикусила внутреннюю сторону щеки.

— Конечно справимся, Надюша! Половиков этот еще… — Рур похлопал ее по плечу. — Принц заморский…

— Почему принц? Почему заморский? — отвлеклась Надя.

— А он к нам с югов приехал. С Азовского моря, что ли… да какая разница! Прощелыга он редкостный. Я с тобой даже спорить не буду. Но язык подвешен… А что касается Ржевского…

— Павел, он… — Надя всхлипнула.

— Тихо-тихо, — адвокат торопливо подошел к двери и, выглянув, затем плотно притворил ее.

— Вы уже знаете?

— Конечно, знаю, — развел руками Рур. — У меня же племянник в органах. Он и тебе брякнул? Учу, учу, а поди ж ты, перед красивой девочкой не устоял.

— Нет, это не он. Кремень ваш Денис, — Чарушина встала и зажала сумочку под мышкой. — Томас Георгиевич, и я с вами спорить не буду. Если считаете, что будет лучше отдать мое дело, то так тому и быть. Мне правда нужно еще время.

— Что ты задумала, Надя? Я же вижу тебя насквозь. Ты выросла на моих глазах, детка.

— Я выросла, Томас Георгиевич, — грустно улыбнулась Надя. — Можно я позвоню от вас? То есть… Из кабинета папы? У меня трубка села, а зарядка в машине.

— Конечно, Наденька. Ты, главное, успокойся.

— А я спокойна, Томас Георгиевич, я совершенно спокойна!

Глава 40

Такси подъехало через пятнадцать минут. Все это время Наденька стояла у окна, задумчиво разглядывая часть улицы между двумя раскидистыми тополями. Когда она была еще мелкой школьницей, то любила приходить к отцу на работу и, взобравшись на стул, ловить тополиный пух, залетавший через раскрытую форточку. Разумеется, делала она это только в те моменты, когда не было посетителей, что случалось крайне редко, да и отец поругивал ее за открытое окно. Ведь поймать весь пух, которой только и ждал того, чтобы попасть в кабинет, у нее не получалось.

На столе теперь было пусто, а на полках пылились лишь юридические справочники. "Дежурный" кабинет — так теперь называлось помещение, еще совсем недавно принадлежавшее Чарушину. Еще две комнаты в конторе, помимо кабинета Рура, использовались постоянно. В одной сидела делопроизводитель, а во второй по очереди вели прием коллеги Рура, в основном, его бывшие ученики, постепенно обраставшие опытом и клиентурой. Надя понимала, что старому адвокату наверняка приходили мысли о сдаче внаем пустующей комнаты, но вслух он этого пока не говорил.

"На меня надеялся, — вздохнула Надя, — а я…"

Что "я" она подумать не успела. Раздался звонок и, подняв трубку, Чарушина услышала механический голос диспетчера.

— Белая "Волга", пять-пять-три… — повторила она и, бросив последний взгляд на пыльный шкаф и закрытую форточку, вышла из кабинета.

— Наденька, кто звонил? — окрикнул ее Рур. — Это тебе?

— Да! Все нормально, Томас Георгиевич! Я пошла! Берегите себя!

Раздался звук отодвигаемого кресла, но Чарушина, зажав локтем сумку, по-быстрому юркнула в дверь. Ей было стыдно за то, что она устроила, как бывало в детстве, когда она таскала из его кабинета леденцы из пузатой стеклянной вазы. Это потом Надя узнала, что конфеты предназначались клиентам, чтобы снять напряжение или желание курить. Рур терпеть не мог табачного запаха и женских слез, а этого добра в его практике было предостаточно.

За рулем оказался крепкий загорелый мужчина около шестидесяти, судя по выправке, бывший военный. Он посмотрел на Наденьку чистыми, какими-то кристально-голубыми глазами, и спросил:

— Что, дочка, кончилось лето? Бабью осень ждем?

Вежливая улыбка медленно сползла с Надиного лица.

"Ну а что? Он ведь прав. Где оно, мое лето? Все, кончилось…"

— Мне туда, а потом обратно. Но уже по другому адресу, — сухо уточнила она и села на заднее сидение. Кажется, водитель был не прочь пообщаться, а ей, наоборот, хотелось тишины.

— А вот мы музычку хорошую сейчас поставим! Чтобы веселее ехалось, — не унимался мужчина.

— Может, не надо? — поджала губы Надя.

— А я не просто так, я удивлю! — подмигнул ей моложавый дедок.

— Хм, — только и смогла выдавить Чарушина.

Через минуту из магнитолы до нее донесся ангельский голос Анны Герман, и салон наполнился старой мелодией. "Дурманом сладким веяло от слова твоего, поверила, поверила и больше ничего!"

Наденька сжала челюсти и отвернулась.

— Красота! А что сейчас слушают? Ведь слов не разберешь! — вещал водитель. — Ни тебе рифмы, ни… этого… полета души!

"Да, да, полета нет…" — согласилась Надя.

До дачного поселка добирались под ритмы советской эстрады. Надя уже не обращала внимания на деда, да и он довольно быстро переключился на дорогу, продолжая обсуждать вслух нынешних водителей и невоспитанных пешеходов.

Когда "Волга" остановилась, Надя попросила:

— Вы подождите, мне вещи просто забрать надо.

— Так если что тяжелое, я могу! — подкинулся мужчина, и Наденьке опять стало стыдно за то, что она всю дорогу злилась и отгораживалась. Но и специально изображать из себя что-то ей не хотелось, просто не было сил.

В доме она не сразу сообразила, куда они с Павлом поставили коробки. В тот день Наденька была так накручена состоянием матери, что, кажется, больше и думать ни о чем не могла, только о том, чтобы с ней не случилось чего-то вроде инсульта или сердечного приступа. Это было тяжелое время, которое следовало пережить.

Коробки нашлись под кроватью в спальне. Надя тут же почувствовала болезненный укол в сердце. Подушка была пропитана ее слезами и хранила все те слова, которые она в запальчивости шептала, поминая Ржевскому его измену. Сейчас она думала о том, что измена, пожалуй, была меньшей из бед и не стоила этого истеричного слезного потока.

— Все преступления совершаются или из-за любви, или из-за денег, — пробормотала она, вытаскивая коробки. — Или из-за страха, — добавила, подумав.

Выложив на кровать книги, она сложила внутрь одной коробки записные книжки и несколько папок с бумагами, а затем, привычно оглядевшись, вышла из дома.

— Хорошо-то как у вас! — Дед прохаживался по участку и время от времени приседал, выставляя руки перед собой. — Зарядка — это первое дело при сидячей работе! Кровь, понимаешь, не застаивается, и суставы работают! Что, удивил?

Расположив коробку на заднем сидении, Чарушина склонила