— Вы давно?

— Около недели. Наше свадебное путешествие. Не говори о деньгах. Все наши деньги в руинах ваших бомбардировок.

Вокруг слышалось:

— Съездили на похороны в Сан-Франциско. Муж родителей родной тети. Он пил, все время пил, с детства пьяный. Вообще-то в город мы не ездим, любим природу. И мой муж так говорит, он кровельщик. Ему трудно работать в дождь. Мы любим природу больше всех. Она уже беременная. Конечно.

— Поехали в Неваду, выиграли полторы тысячи. На следующий день на работу я не пошла — мы поехали с мужем смотреть на большие телевизоры. Зачем покупать? Просто интересно, красиво, изображение хорошее.

— Я пукала, так пукала, что не могла остановиться. Решила тоже на работу не ходить. Сказала себе — я умираю. Я теперь умру, как вы думаете?

В перерывах между музыкальными произведениями и романсами Лизонька непринужденно разговаривала с залом.

— Не расстраивайтесь из-за Белграда. Вы же не виноваты. По моему, во всем виноват Богдан, мой бывший муж. Сидел в Колорадо и по телефону решал с приятелем, бомбить или не бомбить Сараево. Лучше бы сам туда поехал. Торговля оружием — грязный бизнес. Конечно, я его бросила. Спою вам что-нибудь народное.

Толстяк полночи перекрашивала свои волосы в рыжий цвет, испачкала казенные полотенца и предпоследнюю футболку Грабора. Тот настаивал на изменении ее внешности. «Женщина должна иметь гордость. Наша женщина должна иметь гордость.»

Когда утром пошел в уборную, ударил ее дверью по голове.

— Ты сюда сидеть приехала?

— Мы в отличие от вас…

Рыжий цвет изменил ее красоту до неузнаваемости, теперь она могла говорить прежние глупости с новым значением. Она легко поняла это и ушла на улицу, сидеть в дымящейся паром джакузи во внутреннем дворе. Рядом в бассейне плескались дети дошкольного возраста в трусах до колена, они купались здесь круглосуточно.

— У тебя джакузи в виде пентаграммы, — сказал ей Грабор, проходя мимо. — У тебя лифчик просвечивает, дура!

Рядом бродила молодежь, похожая на латинских туристов. Прошел мальчик с крупными плечами под шелковой майкой. Над водой пронесся запах одеколона. Вокруг бассейна росли растения: синие длинные цветы, похожие на гладиолусы, рядом с ними стояли такой же высоты березы.

— Выходи, хабла рыжая, — сказал Грабор. — А то напьюсь без тебя.

Топорщились пальмы, около них прогуливались инвалиды, мужчина и женщина, они горбились и улыбались.

— Не было никакой Советской власти, — говорила глубоко пожилая женщина, тыкая в ползающих по земле сверчков костылем. — До революции я говорила на родном языке. Вокруг русские — иностранцы. Теперь вокруг — англичане, тоже иностранцы. Ничего не изменилось, но я получила хорошую пенсию. А Советская Власть — сон, я не уверена, что все это было. Вы согласны? Я заслужила. Конфеты, санаторий.

— Но война, ведь была война! — вспыхивал мужчина.

— Да. Мой муж сразу же пошел на фронт. Он участник всех войн. Он вооружался гаубицей. Он хотел помочь царю Михаилу.

На асфальтированном островке группа разнополых подростков репетировала летучий танец. Музыку еще не включили, и дети застыли в разных позах: кто самолет, кто аист. Замри-умри-воскресни. Они стояли возле дерева с бордовыми шишками-цветами и повторяли своими позами его спокойствие.

Ближе к вечеру Лиза двинулась к администрации. Чувствовалось, что она переполнена волнением, даже возмущена.

— Мне сказали, что у вас на прошлой неделе останавливалась Молли Рингвальд. Почему меня никто не предупредил? — Лизонька выдержала грациозную паузу. — У вас бывала Деби Гибсон? Аманда Спа? Валери Бертинелли? Меня интересуют только женщины. Что? Вы глупы? Вы читаете «Вог»? «Дабл Ю»? «Бледное»? Где я нахожусь? У вас есть гостевая книга? Как вы работаете, козлы?

Она пролистала желтоватую книгу жалоб и предложений, вернула ее молодцеватой хладной ровеснице в униформе.

— Мне нужна нормальная бумага, — сказала она. — Я впервые провела ночь в секторе «С». Слышите, как это звучит? «С» — на мой взгляд, обозначает «срач». Концлагерь! Ты хочешь, чтоб тебя уволили? Мне нужен хозяин!

Он приехал из Сан-Франциско, благодушный белокурый молодой человек европейского происхождения с хозяйственной авоськой под мышкой; он поцеловал Лизоньке руку, подарил визитную карточку, протянул книгу для почетных гостей. Лизонька расписалась в ней первая.

«Твори любовь, а не войну. Ха-ха-ха». Подпись она оставила загадочную. «Ксенофонт». Ни больше — ни меньше.

Когда Толстая появилась за фортепьяно рыжей и демократической, выпускники перешептывались и шуршали. Грабор представил ее публике изящным образом, сказал, что денег не надо, нужно лишь понимание обеих сторон. Она поклонилась:

— Мне трудно с вами. Вы такие замечательные ребята. Я буду играть сегодня всю ночь!

— Спой свою арию, — закричал Грабор с галерки. — Свою итальянскую, фаворитную. Где ты горошком, горошком. Бравурную, — объяснил он публике.

Лизонька задумалась и поднесла бумажную салфетку к губам. Наконец ударила по клавишам, откинувшись назад на табурете так, что ее рыжие пряди разлетелись по плечам. Слова она произносила не очень понятные, но по некоторым модуляциям можно было понять, что она поет по-итальянски. Под конец она действительно рассыпалась горошком на радость беззубо улыбающемуся Грабору. Он сказал «ах», не замечая, что последнюю трель она пустила раньше, чем нужно. Впрочем, никто не заметил тоже.

К ней тянулись больше вчерашнего. Лизонька была скромно одета: в джинсах, хлопчатобумажном черном свитере с V-вырезом; она предупредила публику, что сегодня ожидается свободный джаз, не более.

Грабор попытался взять на себя роль конферансье и, хотя на сцену не поднимался, беспечно управлял происходящим из дверного проема. Ему казалось неприличным курить в зале.

— Классно! Теперь что-нибудь сербско-хорватское. «Дiвка Яндошка» или «Женичок-бреничок»?

— Грабор, ты всегда такой, — сказала Толстая капризно и спела «По дорозi жук, жук». Довольно порядочно спела. Грабор несколько раз пытался ей подпевать, но понял, что может испортить шоу.

— Вот это другое дело! Это по-нашенски, — приговаривал он на неизвестном языке. — Утешила, очаровала. Пiдманула.

— Граб, будь скромнее, — ответила Лиза и спела «Жито, мамцю», но не с таким успехом, как «По дорозi жук, жук». Она поняла это и сказала: — Я исполню музыку, которую автор посвятил мне. Это известная мелодия.

Люди аплодировали, зажигали взгляды, Винни поднес Лизоньке бокал столового калифорнийского вина из буфета.

Толстая сделала глоток, поставила бокал на инструмент и исполнила несколько тактов «К Элизе», потом вдруг остановила движение пальцев и обратила внимание на красивое платье дамы, стоящей в кресле напротив.