Они поднимались в гору, грузовик сохранял дистанцию. Вытянутый, прямоугольный нос красного цвета, две торчащих выхлопных трубы по бокам, блестящий бампер: это все, что было пока видно. Красная передвижная гора встала им в хвост и преследовала их безо всякого интереса. Грузовик рокотал, маленькие фары снисходительно уперлись в калифорнийские номера Лизоньки. Они пронизывали туман и снег.

— Это Винни, бля буду, — сказал Грабор. — Он нас все-таки вычислил.

Вероятность того, что это он, была нулевой, но им было приятно думать, что их приятель рядом с ними. Водитель грузовика следовал за ними в виде элементарного пятна в усиливающейся снеговой завесе, он был невзрачный и бессодержательный: сидит там какой-то мужик, ему мешают мелкие авто впереди, на одной полосе все равно не обгонишь. Грабор замолчал, только вглядывался в нагромождения горных кряжей, едва различимые в темноте.

— Разворотные площадки, — сказал он. — Это называлось разворотные площадки. Мне нужно было пойти в Веселое, передать деньги, мне было тогда десять лет. Там ветры с Охотского моря засыпают все выше головы. Вот так, очень много. Там клубника с кулак, кедровые шишки с твою голову.

— Подожди. Я должна сосредоточиться.

Лиза вцепилась в руль, напрягаясь от приближения грузовика, маячившего и стучащего за их спиной.

— Прекрати, это правда. Правда, против которой не попрешь. Мне было десять лет… Меня послали за рассадой… Отнести деньги в часть…

«Петербилт» тянулся сзади: промелькнула освещенная бензоколонка со статуями оленей для привлечения публики. Они могли быть настоящими, эти олени, но они не шевелились: в таком тумане и на такой скорости не разберешь. Напротив заправки заледенел водопад на ступеньках сколотых утесов.

— Дорога была в одну колею, если грузовики встречались, то пятились назад, до этой самой разворотной площадки. Меня они могли не заметить. Я шел и орал, размахивая веткой от елки. Я боялся. Нет, не было холодно. Я слишком боялся.

— У тебя повреждения в мозгу?

— Почему? Он заметил меня, затормозил; его занесло. Он развернулся поперек дороги, завяз в сугробах. Маленький грузовик, «Камаз». Тоже рабочая машина… Мы потом плясали вокруг, пока не придет помощь. Он так и говорил мне: «пляши — замерзнешь». Похоже на «лечись электричеством».

— Грабор, ты такой хороший, я люблю тебя. У тебя мало мозга. Добрый такой. Я жрать хочу.

Грабор вспоминал свою жизнь, стараясь о ней не думать. Имело смысл вдуматься: все равно Толстая не заметит.

— Водила был хороший, — сказал он. — Он заметил меня. Внимательный. Деньги потом отобрал. Говорит: ты маленький, вырастешь — заработаешь. Я так и не заработал. Мы ехали домой и смеялись. Я убью его когда-нибудь.

Они пошли вниз, под гору. Лизонька спускалась на тормозах, сжавшись в испуганно сосредоточенный клубок. Дорога мельтешила, изгибалась согласно податливости гранитов, — именно граниты когда-то позволили проложить эту плохую дорогу. Толстяк старалась прижиматься к правому краю, больше не боялась поцарапать свой бок. Старая машина: мы уже в новом тысячелетии.

— Тысячелетие будет на следующий год, 2001-й не скоро, — сказал Грабор. — Будь осторожнее, мужику стало скользко.

Грузовой исполин начинал гудеть, сначала улыбчиво, вежливо; потом все настойчивей. Инерция тянула его вниз, ему было нужно двигаться быстрее.

Лиза не могла себе этого позволить, она уткнулась в повороты дороги, прижалась лбом к рулю.

— Включи аварийные, — сказал Грабор. — Тебе нужно давить на гашетку, катись быстрее. Он нас раздавит, костей не соберем.

Легендарный гигант американских просторов выл мамонтом у них за спиной, водитель проявлял последнюю вежливость. Он не понимал, что ему делать в этой ситуации, он скатывался с горы на тормозах. Ребятишки с надписью «Just married» (Только женились) действовали вяло, непрофессионально. Они — частники, почему они должны уметь ездить по горным дорогам?

Он наблюдал за ними давно, где-то от Бакстера или от Голубого Каньона: молодые, смешливые, жестикулирующие непонятными жестами. Глупые, влюбленные… Он не мог позволить себе много думать о них, его бампер начинал тыкаться им в спину.

Нужно довести их до разворотной площадки, подумал он. Надавить и оставить на парковке, ближайшая поляна находилась через полмили, очень мало и очень много в такой ситуации. Он гуднул так, что слетел снег со скал и кедров. Винни загудел во славу их молодости, со злостью хлопнул себя ладонями по лбу. Они ушли вправо и остановились на пятачке для туристов, выскочили из машины и приветливо замахали ему руками. Он лукаво пошевелил им бровью в ответ и тут же пошел гулять по отрогам гор корпусами тяжелого трейлера. Прицеп отвалился при первом ударе о скалу, и Винни подумал, что уже не помнит, чем был сегодня загружен. Из кузова вывалился гравий, ударился о выступ и разлетелся во все стороны, по-воробьиному прыгая по амфитеатру горных ступеней в долину. Он выключил радио на всякий случай, но бодрая танцевальная музыка в его ушах еще вертелась. Он внимательно наблюдал за каждым скалистым порогом, о который ему предстоит удариться. Машина была крепкая, но такого падения не могло выдержать никакое железо: «мы выпускаем автомобили с тридцатых годов», но этим горам миллион лет. Он достал сигарету, но зажечь ее не успел. Внизу, в долине, лежал теплый маленький город: Норден, ты можешь быть теплым, Норден? Его матери там не было. Он подумал: если бы в этом городке жила моя мать, я приземлился бы живым. Я сегодня сделал хорошее дело, напоследок. Больше возможности говорить у него не было. Вокруг начало трясти, взрываться, что-то из кинофильма. Винни подумал, что когда-то видел такие кинофильмы, но они ему не нравились. Его ударило, долбануло и погладило, через семь минут он полностью обуглился с улыбкой на лице. Потом он снял кольцо с левой руки, решил: буду спать.

Светало, Толстая вернулась из леса с поцарапанной щекой.

— Внизу невозможно пописать, все видят. На скалу я залезть не могу. Не смотри на меня. — Она села за автомобилем. — Может, он еще живой? Попробуй. Ты такой спортивный. У тебя длинные ноги, сильные руки.

Ущелье было отвратительно глубоким, от грузовика оставался лишь дымок, курящийся дымок, который никак не говорил о продолжении жизни. Куски красного металлолома: все маленькое, далеко, внизу… Внизу также лежал незнакомый город, его дымы были направлены по ветру: будто бесконечно и согласованно стреляют орудия. Равнонаклоненные, живые дымы, растущие в одну сторону. Там виднелась и церковь. Где тут проституция и карты? Где цыгане? Лиза зарыдала, прислонившись лицом к колесу автомобиля.

Поднялась, застегивая джинсы, пошарила по карманам в поисках денег. Она перемещалась сомнамбулически, взяла в руки камень, бросила его в пропасть. Она чувствовала свою вину, хотя на ней не было никакой вины, не было ничего, кроме собственности своего тела и фантазий, ей хотелось из-за этого самоубиться. Она рвала на себе кофту и, если бы смогла это сделать, побросала бы ее обрывки в пропасть. Настоящая истерика могла начаться через несколько дней, Грабор надеялся, что она вот-вот успокоится.