Такой заголовок красовался на передовице The New York Times 21 февраля 1923 года. Статья была по большей части основана на интервью с Джеймсом Уолшем, который только что вернулся домой после работы в отделении АРА в Рыбинске. Он сказал газете, что узнал о зерне, проезжая по Финляндии по пути из России. Более 3 тысяч тонн уже прибыли в Финляндию по железной дороге, и ему сообщили, что Петроград планирует в грядущие месяцы прислать еще 35 тысяч тонн. В статье утверждалось, что предоставленные Уолшем цифры, вероятно, слишком скромны и около юс тысяч тонн ржи, ячменя и пшеницы из Поволжья уже отправлены в Европу на кораблях, вышедших из Одессы и Новороссийска на Черном море. Согласно официальным советским источникам, в тот год предполагалось экспортировать до 7 миллионов бушелей зерна.

Тон статьи не позволял усомниться, что газета считает эту новость непостижимой, особенно учитывая, что АРА по-прежнему кормила 1,5 миллиона детей в день и, по крайней мере согласно одному недавнему докладу, до конца года нужду в продовольствии могли испытать не менее 8 миллионов русских. В статье приводились слова Каменева, который объяснял, что объемы экспорта невелики, а экспортируются лишь культуры, непригодные для использования в зоне голода. Позже “Известия” подтвердили, что к тому времени было экспортировано около 400 тысяч тонн зерна[417].

4 марта в The New York Times опубликовали продолжение истории, осветив “абсурдный вывоз зерна из страны, которая страдает от голода и зависит от иностранной благотворительной помощи”. В Times предположили, что советское руководство идет на отчаянный шаг, “разыгрывая последнюю карту в тщетной попытке получить ресурсы, чтобы и дальше вершить власть, ожидая, пока мировая революция разрешит противоречия между коммунистическими и антисоветскими правительствами мира”.

В феврале московский корреспондент Times Уолтер Дьюранти задал вопросы, которые волновали многих американцев: “Как на самом деле обстоит ситуация с голодом в России? Располагает ли Россия излишками зерна на экспорт? Нужна ли иностранная помощь, чтобы спасти миллионы людей от голодной смерти?”[418]

Хэскелл был среди тех, кто понимал и поддерживал решение советского правительства об экспорте зерна. По сведениям агентства Associated Press, Хэскелл сообщил Гуверу, что теперь России нужна не помощь в борьбе с голодом, а кредиты и ссуды для восстановления транспортного и сельскохозяйственного секторов. Как отмечалось в опубликованной 7 марта статье, Хэскелл обсуждал ситуацию с Каменевым, и они пришли к мнению, что в стране достаточно зерна, чтобы справиться с затянувшимся голодом, но Россия не сможет продвинуться вперед, пока не получит деньги с Запада. 6 марта Хэскелл телеграфировал об этом Гуверу и отметил, что без более серьезной экономической поддержки советскому правительству “страдания и беды будут долгие годы [преследовать] миллионы [людей]”[419]. Гувер обнародовал телеграмму Хэскелла, чтобы обосновать решение АРА прекратить помощь России в борьбе с голодом, но предварительно вырезал комментарии Хэскелла в поддержку советского экспорта зерна и призывы к общей экономической поддержке и кооперации.

Хитрая попытка Гувера взять информацию под контроль вышла ему боком, когда один из сотрудников нью-йоркского отделения АРА случайно выдал полный текст телеграммы Хэскелла репортеру, который разместил его в The Nation. “Мистер Гувер наносит удар России”, – заявили в журнале 21 марта, утверждая, что Гувер сильно недооценивает нужду в гуманитарной помощи и пытается саботировать советско-американское экономическое сотрудничество. В статье отмечалось, что антибольшевистская позиция Гувера не позволяет ему разглядеть реальную картину российских страданий и основные потребности российских людей.

Но Гувер не сдал позиций. Он отказался отменять решение об окончании российской миссии и по-прежнему выступал против официального признания Советской России. Руководители АРА уже некоторое время не сходились во мнении по этим вопросам, но прежде противоречия не выходили на свет. Теперь они стали очевидны. Фишер и Гертер поддерживали Гувера, а Хэскелл и Джон Эллингстон, возглавлявший исторический отдел московского отделения, противостояли ему. “На мой взгляд, полное осуждение [большевиков] и духа революции, – писал Эллингстон Фишеру, – не более справедливо, чем осуждение британцами французской революции, хотя и столь же естественно, и я подозреваю, что через 50 лет никто в Америке не будет сожалеть о российской революции или рассматривать ее огромные свершения в негативном свете”[420]. Гувер и АРА, по его оценке, страдали от “дефицита зрения”[421].

Позже в марте советское правительство преподнесло Гуверу и его сторонникам подарок, отдав более десятка священнослужителей под суд за антисоветскую пропаганду. Суд был постановкой, ведь в их виновности заранее никто не сомневался. Всех обвиняемых приговорили к долгим тюремным срокам, а монсеньора Константина Будкевича, католического священника и организатора мирных протестов против реквизиции церковной собственности, – к смерти. Вердикт возмутил мировую общественность. Политические и религиозные деятели Европы и США, включая папу Пия XI, обратились к советскому правительству с призывами смягчить наказание. Невзирая на это, советский прокурор заявил, что Будкевич должен заплатить за роль, которую священнослужители сыграли в вековых притеснениях рабочего класса. Будкевича казнили на Пасху и похоронили в братской могиле[422]. Гуверу не нужно было других доказательств произвола большевиков.

Озадаченный противоречивыми докладами о положении дел в России, в конце января Гувер написал Линкольну Хатчинсону – одному из его специальных следователей, который в то время выздоравливал после плеврита в Италии, – и попросил его вернуться в Россию и оценить ситуацию[423]. Хатчинсон, который годом ранее участвовал в подобной поездке по Кавказу с Фрэнком Голдером, ответил, что с радостью сделает все возможное, но любая полученная информация будет не более чем “новым набором догадок”. Прошлой весной и летом он заметил, что советские власти противостоят всем попыткам провести независимую оценку продовольственной ситуации. Чиновникам по всей стране было приказано не делиться с иностранными гуманитарными работниками статистикой, которая не посылалась на одобрение Эйдуку в Москву, и от месяца к месяцу этот приказ исполнялся все лучше. Тем не менее Хатчинсон пообещал, что постарается разузнать как можно больше, хотя и не надеялся найти однозначные ответы.