В изоляторе есть свои минусы и свои плюсы, и при полнейшем отсутствии связи, по сравнению с другими СИЗО, имеется, как я уже говорил, великолепнейшая библиотека, а все непонятности и странности компенсируются полнейшей тишиной, ввиду отсутствия суеты, межкамерных «дорог» и вообще связей. Единственное, что могло помешать тихому течению мысли — громко включенный звук телевизора, о чём имело смысл вести дискуссию с сокамерниками, или «соратниками», как обращался к живущим в камере господин Ходорковский, обращаясь к каждому по имени-отчеству, и сигаретный дым, который некурящему был сродни пытке, но и о месте курения у вытяжки или у окна можно было договориться.

Всё остальное, касающееся быта, было не так важно, и погибало внутри человека, имея лишь изредка выход наружу. «Спустившись» однажды в очередную камеру, в которой провёл всего пару дней, и которая была уже то ли седьмой, то ли восьмой по счёту, подумалось об уже появившейся привычке заключённого быстро обживать-< я и о нежелании покидать обжитое.

Редкими подсчётами и нехитрыми арифметическими действиями, я пытался подсчитать возраст всех родных и близких, в случае получения мною снисхождения в вердикте присяжных, что исключало не только пожизненное заключение, но и срок не более 2/3 от максимального. Занятие глупое, но иногда успокаивающее, неутешительным был лишь возраст мой и детей, причём не сегодняшний, а к моменту предполагаемого окончания заключения.

Чем дальше шло дело (в прямом смысле — уголовное), тем больше, исходя из задаваемых вопросов, я убеждался: на меня вообще ничего нет, кроме показаний о моём участии в ОПГ и неопределённых слухов о моей профессионально направленности. Ни одного отпечатка пальцев, биологических остатков (волос, жира, крови, и так далее), ни свидетелей, которые видели бы, что именно я стрелял, ни видео, ни аудионосителей — ничего. И в очень редком депрессивном состоянии приходили мысли об изменении пути защиты, но даже с меркантильной точки зрения и с разумным подходом была понятна бредовость этого изменения.

Совершенно очевидно, что давно включены те механизмы, которые не позволят мне выйти из зала суда на свободу, и любые изменения однозначно приведут к ещё одному, непоправимому сроку. Если серьёзно, то судьи не особенно рассматривают виновность участников преступных групп, скорее, больше пытаясь понять, было или нет, и в основном через органы, контролирующие процесс.

* * *

Я уже объяснял, чем обусловлено такое отсутствие улик. Но повторюсь.

Я всегда пользовался перчатками, предпочитая, в основном «вторую кожу», которой пользуются американские лётчики, внутренняя поверхность ладони обтянута тонкой кожей, а внешняя — материей, что обеспечивает «дыхание» эпидермиса и плотное обтягивание, а значит, лучшую чувствительность. Зимой поверх одевались более тёплые трёхпалые рукавицы, но перед выстрелом оставались всё те же, тонкие. Так я поступал, беря в руки любое оружие, даже на охоте, и делал иногда исключение лишь для метательных ножей.

Не было исключений и для смазки, причём это процесс довольно сложный для конспирации, но зато успокаивающий. Именно во время него можно оставить какие-нибудь следы: упавший волос, специфический кусочек материи, да чего угодно — металлический остаток «ежика», который хранится у тебя дома, или ветоши. Причём достаточно их мизерной части, которая потом может быть, возможно, единственным доказательством моей причастности.

После очередной сделанной «работы», я менял всё-от подкладки, на которой чистил оставленное после выстрела оружие, набора для чистки и заканчивая маслом, щёлочью и тканью. Причём эти же остатки стирались тщательно и с другого оружия, если оно было почищено подобной же ветошью или подобным маслом. Но обычно для предполагавшегося к использованию ствола был свой комплект.

Чтобы ничего не перепутать и уничтожить необходимое, составлялся список используемого, а сама чистка обычно происходила в головном уборе, в специальной одежде и, конечно, так, чтобы никто не видел. При желании, разумеется, можно оставить и чужой волос, нитку, да хоть табак, и всё, что угодно, скажем, в углублении приклада для хранения пенала с какими-нибудь биоостатками, случайно застрявшими там.

Интереса ради скажу, что в начале и середине 90-х многое из найденного экспертами собиралось, но сама экспертиза почти не проводилась. Единственное, к чему подходили серьёзно, — собирание гильзотеки, но первоисточники зачастую терялись или пропадали. Констатирую это из примеров своих судов. В этом смысле невыгодны для лабораторных исследований полуоболочистые, с гонкой оболочкой, экспансивные, и конечно, полностью свинцовые пули. Их частичная или полная деформация при соприкосновении с чем-то даже полутвёрдым сводит почти всю работу экспертов к нулю, а обработка перед выстрелом той же свинцовой пули каким-нибудь активным реагентом, сгоревшим не полностью, тоже может усложнить их работу. Эта тема бесконечна, и, в любом случае, патроны, оставшиеся подобно используемым, должны либо доотстреливаться, либо уничтожаться вместе с коробкой, которые никогда и никто не должен был видеть, иначе появляются мысли о свидетелях, а они могут далеко завести. И снова, кроме вашей вины, здесь ничьей не будет.

Действительно, огромное количество нюансов, которые должно учитывать, сведёт с ума кого угодно. А ведь есть ещё связь, и чем с большим количеством людей ты общаешься, тем сложнее соблюдать конфиденциальность и осторожность.

Для примера, меняя сим-карту, необходимо менять не только сам аппарат телефона, но и заставлять менять номера телефонов подобным же образом тех, кому ты звонишь. Меняя машину, надо менять и человека, на которого она была оформлена, нотариальную контору, выписывающую доверенность, сервис и страховую фирму, а заодно и свои права. И, конечно, очень стараться не попадать ни на штрафы, ни, тем более, в аварию.

Необходимо всегда помнить о камерах, которых меньше не становится, о компьютерных программах и системах, объединяющих их в бесконечное множество информации — ведь если вы можете найти любого человека, значит и вас тоже можно найти.

Хотя, я ещё раз повторюсь: всё возможно, и зависит это от выделенных средств, самодисциплины и соответствующей подготовки, как, впрочем, возможно и повторение моей судьбы. Человеку, желающему или уже занимающемуся подобным профессионально, неплохо было бы прочитать ещё раз эти строчки в виде предупреждения: «Предупреждён — значит вооружён». А скорее стоит задуматься и понять, что очень возможно — конец будет идентичен, а потому может и стоит заняться другим. И еще. Если в подобных описываемых мероприятиях вы не предпринимали такие же предосторожности, то будьте уверены — что-то на вас уже имеется!

Ну а если вы ленивы, непоследовательны, невнимательны, то не стоит и вовсе начинать. Если же чувствуете в себе недюжинные силы — идите в армию, даю гарантию, вы найдете там многое, из того что искали и прежде всего коллектив, который точно не позволит закопать вас в ближайшем от даче лесочке…

Не особенно важно, как происходит этапирование из одной тюрьмы в другую, помню только имеющуюся возможность — небольшое отверстие в двери «ЗАКа» (специально оборудованная машина для перевозки заключенных), а также через стекло другой двери, «Газели», на которой меня перевозили, рассматривать ещё заснеженную, ночную Москву. Невозможно передать те чувства (хоть и избитая фраза), которые я испытывал, с жадностью впитывая каждую картинку увиденного. Там, где я не смогу быть ещё долго, всё было по-прежнему и не собиралось меняться. Люди занимались своими делами, припаркованные машины, расцвеченные витрины и уставшие от ежедневного однообразия и беспросветности конвоиры рядом. Всё говорило о статичности и определённости жизни.