Почти пустые мелькающие улицы сменились серыми стенами, сильный выдох из моей груди продолжился скрипом автоматики закрывающихся ворот, обозначив очередную ступень, к чему — пока оставалось вопросом.

К осмотрам личным и личных вещей я не привык и по сей день, чего не скажешь по намётанному взгляду, Рациональным и точным движениям принимающих конвоиров. Ничего обидного, даже в приседание голышом, я не увидел — правила есть правила. Гораздо больше меня pазочаровала слабость ног и съежившаяся дыхалка. Если месяц назад в свои 40 лет пробежка 10-километровой дистанции была плёвым делом, как и 25 подтягиваний на турнике, а вес в 90 килограмм в жиме с груди был разминочным (140 кг я выжимал на раз — не весть какой, конечно, результат), то сейчас мне казалось тяжёлым справиться с 30-килограммовым «баулом». Полное отсутствие движения, страшная прокуренность помещений, сжигающий «невроз» и предположение безысходности «спалили» уже 12 килограммов, и при своём росте 185 см я стал весить 78 кг. Правда, через год я более или менее восстановился, пробегая по прогулочному дворику 4–5 километров от стенки до стенки — длина пробежки 5 метров, поворот, затем опять поворот, и так до бесконечности. Поначалу кружилась голова, но бег по малюсенькому кругу мешал остальным, да и травмы голеностопа начинали поднывать.

Не думайте, что режим дня в тюрьме — норма (как говорится — «тюрьма живет ночью», а днем все мероприятия срывают сон на клочки), скорее, личное желание каждого, с приложением больших сил в следовании ему. В этой тюрьме следовать режиму было несколько проще, нежели в остальных. Ночью не мешали крики «дорожников», налаживающих и ведущих межкамерную связь, небольшое число сокамерников, отключаемое на ночь освещение с оставлением дежурного, неплохое питание, — конечно, из того, что передавалось из дома и продавалось в местном магазине. Но всё равно, фраза: «Тюрьма сохраняет», — глубоко ошибочна для нормального, ведущего здоровый образ жизни и попавшего в заключение, человека. Сохранить она может лишь того, кого могли убить, или наркомана, которого такое учреждение заставляет сделать паузу в употреблении «отравы», или алкоголика, лишившегося возможности употреблять пойло, и вдруг почувствовать себя здоровым человеком…

…После осмотра и часового нахождения в маленьком, метр на метр, боксе трое офицеров сопроводили меня с воем сирены по лестничному маршу и далее, по ковровой дорожке на этаже, к камерам. Металлическая дверь открылась после волшебных и долгих упражнений со всевозможными запорами, задвижками и замками и постоянным созвоном с какими-то дежурными, а время было — почти 24.00…

* * *

…«Старый стервятник уже много времени кружил над свитой спиралью змеёй — это была хорошая добыча для голодного хищника. Треугольная голова с маленькими бусинками-глазами не двигалась, спокойно наблюдая за то приближающейся, то удаляющейся птицей. Огромный мощный клюв и такие же опасные когти были готовы впиться в длинное, переливающееся чешуёй тело. Безногое, тоже не травоядное и далеко не безопасное существо несколько напряглось и приподняло голову при очень близком появлении воздушного охотника, став похожим на пружину.

Много раз парящий по воздушной глади стервятник складывал крылья, добывая себе пропитание одним точным нападением, как выстрелом, убивая или обездвиживая будущую пищу. Со ста метров был хорошо виден изредка поблёскивающий и резко, как жало, появляющийся раздвоенный язычок — это казалось ненужной предсмертной суетой. Когти вопьются на глубину в половину тела, а мощный удар разобьёт голову в мелкие кусочки. Забравшись ещё выше, заходя со стороны, ослепляющего жертву, солнца, рассчитав воздействие ветра, со сложенными в стрелу конечностями, стервятник камнем кинулся вниз, изобразив пикирующий герб Рюрика.

Кольца неспешно расслабились и также приняли более точную, округлую форму, бесконечная шея-туловище поднялась немного над землёй и принялась раскачиваться, выписывая венчающей головой окружность, сбивая точку прицеливания быстро увеличивающегося в небе тела. Плавные медленные круговые движения, ледяной взгляд, мягкое спокойствие хладнокровного пресмыкающегося…

И вдруг резко изменился выпад раскручивающейся спирали. Как выпущенный из пращи камень навстречу лезвию меча, она мгновенно обхватила тело пернатого у шеи и, поддавшись инерции, упала вместе с крылатым, которого, до касания с землёй, успела обвить, переломав кости и выжав дух. Всё произошло в одно мгновение.

Ждать, беречь силы, не покидать уже занятого места, наблюдать, не принимать скоропалительных решений — плавность, выдержанность и расчётливость. Хочешь всё испортить — поторопись.»

Эта древняя история, рассказанная человеком, которого я помнил как «покупателя» и к которому обращался только на «Вы», ни разу не произнеся имени-отчества (в принципе, как и он ко мне), подходит на все случаи жизни. И, попав в тюрьму, я понял, что она применима и здесь, где не только возможно прибегать к выносливости и терпению, но необходимо, как и на любом другом поле выживать и бороться.

И ещё: изо всех сил нужно стараться не просто побеждать свои недостатки и промахи, но превращать их в достоинства…

…Я стоял перед железной дверью в ожидании еще одного конвоира — правила есть правила, и ни в одиночку, ни вдвоём «тормоза», открывать в этой тюрьме не имеют право.

Тщетно прислушиваясь к происходящему за ней, раздумывая над тем, сколько эта калитка в очередной новый мир, скрывает людей, и как будут развиваться события в одном обществе с ними, почувствовал прилив энергии и уверенности, что со всем справлюсь, не спеша, аккуратно и постепенно. И с этого момента встал на очередную по высоте ступень самодисциплины.

Дверь открылась на одну треть, ограждённую стопором безопасности, свет внутри, по сравнению с ярким коридорным, показался совсем приглушённым и не таким прозрачным, хотя, как оказалось позже, курящих здесь не было. На пригласительный жест руки офицера, я ответил учтиво-шутливым реверансом и, собрав всё сознание в точку, нырнул в полутьму. Что-то подсказало, что нужно вести себя не как принято среди бывалых, а оставаться самим собой, чего, в принципе, я и придерживался всегда, за исключением вынужденных моментов экстремальной направленности.

«Добрый вечер, господа», — произнес я при входе, хотя из последних здесь, наверное, никого не было. Всё напряжение снялось видом человека, водрузившегося посередине камеры, под самим зарешёченным окном, во главе столика. Камера небольшая, примерно 2,8 метра на 4,5, четыре кровати в два яруса, разделённые между собой узким столиком, приваренным к полу таким образом, что он почти не оставлял прохода между собой и местами для сна. Справа, по входу, возвышался невысокий «слоник» — полустенок, отгораживающий уборную от остального помещения, здесь было позволено, вместо остальной части стенки, повесить целлофановые шторки.

Сидевшего было видно от низа грудной клетки и выше, в полумраке белело его восковое лицо, обрамлённое редкими, тонкими, сбившимися в мелкие светлые кудряшки волосами неопределённой длины, но закрывавшими уши и часть шеи. На крючковатом носу сидели огромные роговые очки, в центре линз которых, за толстыми стёклами, бегло-колючий вопросительный взгляд, явно дававший понять недовольство прерванным занятием. Низ лица расплывался в несоответствующей верху полуулыбке полных губ. Всё это освещалось миниатюрной лампочкой, работающей от сети и прикреплённой к стоявшему на столе пластмассовому ведру, поставленному таким образом, что визуально именно из него начиналась шея, держащая голову. Казалось, что человек этот попал сюда из-за несдержанности какой-то страсти. Он привстал, как и два остальных, не в меру крепких парня, лежавших под одеялами и уже отходивших ко сну.