– Как только повешу трубку, сразу позвоню Уайтстоун и Свайр. Просто вы должны узнать первой.

Я взял цветок.

– Мне нужен ордер на эксгумацию.

* * *

У главного здания школы стоял красный «Лексус». За рулем сидела Сири Восс и что-то набирала на своем планшете. Она была в кожаной куртке и джинсах. Увидев меня, блондинка вышла, улыбнулась, но тут же обеспокоенно сдвинула брови:

– Что с вами?

– Простите, – ответил я растерянно. – А что вы здесь делаете?

– Приехала отвезти мистера Кинга в город. Он позвонил. Не хочет, чтобы вы тратили на него время и средства полиции.

Она коснулась моего плеча:

– Вам что-нибудь нужно?

– Я должен идти. Наверх.

– Конечно. – Она помедлила. – Когда будет время и этот ужас закончится, я бы очень хотела с вами поговорить. Мистер Кинг намерен основать благотворительный фонд имени вашего покойного коллеги, инспектора Мэллори.

Она снова дотронулась до моего плеча. Странное прикосновение – рука задержалась чуть дольше, чем принято, и все-таки недостаточно долго.

– Как там миссис Мэллори? – спросила девушка. – Как Маргарет?

– Не знаю, – ответил я, и мне стало по-настоящему стыдно.

Сири Восс улыбнулась и стала подниматься следом за мной по лестнице. Бен Кинг сидел у письменного стола, спрятав лицо в ладонях. Когда он поднял голову, я увидел в его глазах слезы.

– Я узнал этого мальчика, – сказал политик. – Того, которого мы встретили. Узнал. Потому что он – это я. И Нэд. И все мы.

Сири бросилась к нему.

– Где директор? – спросил я, но от Кинга было уже ничего не добиться.

Он рыдал в объятиях хорошенькой помощницы, а та утешала его, точно ребенка. Я прошел по квартире, чувствуя, как в груди поднимается страх.

Из ванной комнаты текла вода, дверь оказалась заперта изнутри. Я попытался выбить ее плечом. Раз, другой, третий. Без толку.

Ноги промокли. Я вспомнил, как поступают в таких случаях, взял себя в руки и, отступив немного, изо всех сил пнул замок. Дверь с треском распахнулась.

Через край ванны свешивалась длинная белая рука Перегрина Во, с нее лилась кровь, по белому полу бежали алые струйки.

Под раковиной лежала аккуратная стопка мягких полотенец, другие сушились на обогреваемой решетке. Я схватил их все и, скользя по мокрому кафелю, бросился к Перегрину Во. Прижал полотенца к его рассеченным запястьям, обмотал вокруг безвольных белых рук, отбросил, взял новые – ткань пропитывалась кровью за считаные секунды.

Я кричал, ругался, звал на помощь. И только когда полотенца закончились, понял, что Во уже мертв. Его невидящие глаза смотрели в потолок. Я совсем обессилел и стоял, тяжело дыша. Наконец сообразил, что нужно выключить воду.

В наступившей тишине было слышно, как вопят на спортивном поле мальчишки и сдавленно всхлипывает мужчина в соседней комнате.

* * *

– Открывайте, – сказала Уайтстоун.

Наступила холодная декабрьская ночь, кругом была темнота, но прожектора заливали собачью могилу ослепительно-ярким светом. По кладбищу гулял ледяной ветер, шурша палой листвой и сухими цветами, которые кто-то смел с надгробия.

Автопогрузчик немного кренился на неровной земле. Когда длинная металлическая вилка проникла в пространство под могильной плитой, машина опасно дрогнула. За кругом прожекторов собралась наша следственная группа, одетая в штатское – красноречивое свидетельство прерванных выходных.

Уайтстоун была в длинной куртке с капюшоном, наброшенной на футболку и джинсы, будто приехала прямо из дома. Гейн – в спортивном костюме, точно явился из тренажерного зала. Эди Рен – в коротком платье, на высоченных каблуках и со сложной прической. Похоже, ее вызвали, когда она была на свидании со своим женатым мужчиной или старалась о нем забыть.

Свайр обменялась парой слов с Лейном, сержантом из Поттерс-Филда. В жестоком искусственном свете они напоминали призраков. Колеса бульдозера тяжело завращались, отыскивая в мягкой почве опору, гранитная плита захрустела и поднялась. В стороны полетели цемент и комья земли. Перед нами была открытая могила.

Человек десять полицейских в защитной одежде быстро шагнули к надгробию. Под крики и проклятия камень поставили на бок, затем прислонили к старому дубу. Криминалисты в белых комбинезонах и офицеры подвинулись вперед, но в могиле было черным-черно.

Кто-то направил свет.

В яме лежала примерно дюжина собачьих скелетов. Тоненькие косточки лап и черепа размером с теннисный мяч покоились в окружении того, что несомненно было человеческими останками.

Наташа шла по аллее Риджентс-парка. Совершенное и невозмутимое лицо, темные очки, длинные волосы, длинные ноги и руки. Рядом трусила крошечная собачка с веткой в зубах. Я не мог отвести взгляда от этой женщины.

Время было раннее. Шестьдесят часов назад мы обнаружили останки Ани Бауэр. С тех пор как открыли могилу, я не успевал ни поесть, ни поспать, однако на третье утро, проводив Скаут в школу, почувствовал, что отчаянно нуждаюсь и в том, и в другом. Человек в силах продержаться три ночи, но потом начинаешь разваливаться на части. Одинокий отец не может себе такого позволить.

Я сидел за столиком возле «Честной сосиски» и доедал второй сандвич с беконом, когда увидел женщину и понял, что она нужна мне еще больше, чем еда и отдых.

– А вот и мой преследователь, – сказала Наташа.

– Уж простите, моя веселая вдовушка.

– Вы без дочки? И без собаки?

Я заглянул под стол:

– Так и знал, что кого-то забыл.

– Жаль. И девочка, и пес у вас замечательные.

Сьюзан бросила палку и стала обнюхивать мою руку.

– Вы им тоже нравитесь, – сказал я, подумав, не слишком ли много болтаю.

– Даже не могу представить – чем.

– Я тоже.

Собака начала тыкаться носом мне в ладонь.

– А она к вам неравнодушна, – заметила женщина.

– Я тут ни при чем. Все дело в сандвиче с беконом.

Наташа сняла темные очки. Она показалась мне моложе, чем я ее помнил, и не такой уверенной, какой хотела выглядеть.

– Послушайте-ка, Макс…

* * *

Позже, когда мы лежали в постели, я гладил эти длинные руки и чистую, белую, как снег, кожу. Я вспомнил, что уже видел ее обнаженной – давным-давно, в день нашей первой встречи. Она целовала меня в губы, она читала мои мысли. Казалось, гул машин за окном доносится откуда-то из другого мира. Наташа взяла мои ладони, дала почувствовать себя, узнать как следует, понять, что в ней изменилось.