– На самом деле это он мне указывает.

– Да ну!

– Само собой. Снова и снова, постоянно. Хочет ставку то поднять, то опустить.

– Разве это законно?

– Он может ко мне обратиться, как и кто угодно. Это его право, а мое право – его игнорировать.

– Значит, ничего не изменилось.

Он снова рассмеялся.

– Ага.

– Так как это устроено, когда ты сейчас в правительстве и регулируешь их работу?

– Просто я занимаюсь новым. Я не поддерживаю старых связей, да и никто не поддерживает.

– Значит, нет такого, что лиса охраняет курятник?

– Нет, надеюсь, что нет. – Он нахмурился, подумав об этом. – Мне кажется, всем нравится, что и в Федрезерве, и в Казначействе работают люди, которые знают свое дело и могут говорить на доступном языке. Уже одно это большой плюс – что с нами можно общаться.

– Но это же не просто язык, это целое мировоззрение.

– Да, наверное.

– А если ситуация будет критическая, ты не встанешь автоматически на сторону банков и против людей?

– Надеюсь, что нет. Я буду поддерживать Федрезерв.

Шарлотт кивнула, пытаясь принять такой вид, будто поверила его словам. Будто он не ответил только что, что поддержит банки.

Вечерний свет придавал парку оттенок бронзы, отчего все осенние листья и сам воздух отдавали желтоватым блеском. Земля уже находилась в тени. Было свежо, но пока не холодно.

– Хочешь немного пройтись? – спросил он.

– Давай, – ответила она и встала.

Прогулка давала ей возможность показать ему, что теперь она ходит лучше. Если, конечно, он когда-либо замечал, что у нее были с этим проблемы, – хотя вряд ли. Она задумалась, как снова завести разговор о Винсоне. Когда они поднялись и пошли на север по западной части парка, она продолжила:

– Знаешь, что странно, у меня в здании временно жил двоюродный брат Генри Винсона, и недавно он пропал. Мы сообщили в полицию, они стали его искать и выяснили эту его связь с Винсоном.

– Двоюродный брат?

– Родственник. Ребенок брата или сестры кого-то из родителей.

Он попытался ткнуть ее в бок, но она увернулась.

– Просто они узнали об этом помимо всего прочего, – добавила она.

– Это странно. Не знаю, что и сказать.

– Я упомянула об этом только потому, что мы вспоминали старое, вот я и вспомнила о Винсоне, а недавно слышала о нем в связи с вот этим.

– Понятно.

Ларри оставался Ларри и проговорил это так, будто понял больше, чем хотела бы Шарлотт. Раньше они много ссорились, сейчас все это всплывало у нее в памяти. Поэтому они и развелись. Хорошие времена, что этому предшествовали, тоже было тяжело вспоминать, но не настолько. Пока они шли по парковой дорожке, прошлое, все прошлое сразу, никак не шло у нее из головы. Она часто представляла прошлое как что-то выкопанное из земли, где более поздние события накладываются на ранние и сдавливают их, хотя на самом деле было не так. На самом деле каждый его момент находился будто бы прямо перед ней, как в диорамах в Музее естественной истории. Так хорошие времена соседствовали с плохими, сменяя друг друга и сливаясь в испорченную, тошнотворную кашу из чувств. Прошлое.

Верхние этажи сверхнебоскребов, окаймлявших северную оконечность парка, ловили последние лучи солнца. Некоторые окна, выходившие на юго-запад, моргали золотом, а стеклянные стены вокруг них переливались свинцом, кобальтом, бронзой и изумрудом. Защитникам парка приходилось яростно бороться за то, чтобы парк не застраивался: ведь он остался сухим после наводнения, поэтому цена его участка взлетела в десять раз. Но для того чтобы ньюйоркцы сдали Центральный парк, просто затопить Нижний Манхэттен недостаточно. Они пошли на одну уступку, засыпав пруд Онассис[75], так как ощущали, что воды в городе хватало и без него; в остальном же парк оставался лесистым, осенним, таким же, как всегда, будто распростершимся на полу прямоугольной комнаты без потолка и с крутыми стенами. А люди в нем казались муравьями.

Шарлотт заметила что-то по этому поводу, и Ларри, покачав головой, хихикнул.

– Ты, как всегда, считаешь нас какими-то крошечными, – сказал он.

– Неправда! Не знаю, о чем это ты вообще!

– Ох, ладно. – Он махнул рукой, словно говоря, что это не стоит объяснений. Они бы только вызвали лишние возражения. Это же тот самый случай, когда кто-то не соглашается с чем-то очевидным о самом себе. Он не желал в это ввязываться.

Раздраженная, Шарлотт ничего не ответила. Вдруг она ощутила всю тяжесть его покровительственного отношения. Он весь такой снисходительный, важный, занятой мужчина, который нашел немного времени, чтобы вспомнить старую страсть. Для него это была такая форма ностальгии – и она лежала в основе его терпимости. Они распрощались до новой встречи.

– Нужно встречаться чаще, – солгала Шарлотт.

– Несомненно, – солгал в ответ Ларри.

Владе стал каждый вечер после ужина проводить что-то наподобие полицейского обхода здания, проверяя все системы безопасности и комнаты ниже уровня максимального прилива. А также верхние этажи под причальными мачтами, да и вообще раз уж он стал это делать, то заглянуть куда-нибудь нелишне. Да, его съедало беспокойство, он был вынужден признать это самому себе – только себе и никому другому. Творились какие-то дела, и с этим предложением о выкупе, похожим на враждебное поглощение, следовало считаться, и с возможностью подобных атак. В сфере нью-йоркской недвижимости такое случалось не в первый раз, и даже не в тысячный. Вот он и нервничал, и делал обходы, нося с собой пистолет в кобуре под курткой. Это казалось ему крайностью, но он все равно это делал.

Через пару ночей после того, как они вытащили Роберто в Южном Бронксе, в конце своего обхода Владе вышел из лифта на садовом этаже и прошагал к юго-восточному углу, посмотреть, как там поживает старик. Заглянув через откидную дверцу капсулы, он ничуть не удивился, когда увидел там не только старика, но и Стефана с Роберто. Мальчики сидели на полу возле стопки старых карт.