Лопес не боялся. Пока. Но… уж больно прочным оказался ремень, можно и не успеть.

Его не держат под прицелом, это хорошо. Расслабились, думают, все кончено, они победили, скрутили старого волка… Но у старого волка еще есть зубы. Оружие только у старика и крепыша, нет, вон еще пистолет у рыжей бабы, но где-то еще один автомат — по грузовику-то палили из трех стволов…

Надо тянуть время. Времени мало не только у русских, но и у Лопеса. Надо говорить. О чем угодно: о Диего Марсиа (ни слова о Маэстро и о Падре!), о «Бискае», о проблемах с запоминанием цифр — только бы не о… о чем?! Он же сам ни черта не знает!!!

Время, время…

В манжете защитного цвета куртки у него была спрятана половинка бритвенного лезвия — именно на такой вот случай. Нащупать ее при поверхостном обыске практически невозможно. А вот если пленный знает, где она лежит, да если на нем не металлические наручники, да если руки связаны за спиной — тогда никто ничего не заметит… Ему удалось извлечь лезвие, прикоснуться им, сжав в пальцах, к стягивающему запястья ремню…

Время.

— Я буду говорить, — с испугом в голосе заявил он, стараясь не переигрывать. — Не надо пыток, я все скажу…

Татьяна старательно переводила.

Тут нарисовался Миша — с каким-то проводом в руках, явно выдранным из недр мотора. Деловито похлопал им по ладони, сказал:

— Ну вот что, братан, либо ты…

— Молчать! — прикрикнул на него Лешка. — Он вроде сам колется…

* * *

Более подходящего момента не будет — все на миг отвлеклись на приближающегося бодрячка. Мадре де Дио, не оставь меня…

Никто не успел ничего понять. Словно произошел маленький беззвучный взрыв — вылетевший из-за спины кулак пленного впечатался в челюсть Алексея, и тот отлетел метра на три от грузовика, распластался на земле, одновременно нога в тяжелом армейском ботинке ударила Борисыча в коленную чашечку, Борисыч охнул и согнулся пополам, секунда — и вот освобожденный пленный уже на ногах, разлетаются обрывки ремня, уже тянется за выпавшим из рук старика автоматом, хватает его за ствол, приклад летит дубинкой в голову Михаила…

А потом произошел второй беззвучный взрыв. Взметнулась копна рыжих волос, удар ребром ступни отшвырнул Лопеса на задний борт грузовика, сержант с хрустом влепился затылком в старые доски, автомат выронил, но сам не вырубился — помотал головой, успел поставить блок на атаку слева, ударил правой, промахнулся… и замер, когда ему в лоб уперлось холодное дуло пистолета.

— Хийо де пута, — сквозь зубы проговорила Люба, ногой отшвырнула автомат подальше и больно вдавила ствол в кожу пленника. — Сабес ло кэ афес!

Пленник стоял молча, хрипло дышал и смотрел на рыжеволосую с бессильной ненавистью. Держа пистолет на вытянутой правой руке, не оборачиваясь, Люба приказала по-русски:

— Всем — десять метров назад. Летисия…

Короткая фраза на испанском — означавшая, видимо, то же самое, потому что смуглянка обалдело закивала и полезла через борт. Встала рядом с Алексеем. Очень близко.

Снова по-русски:

— Десять метров назад, я сказала!

Борисыч со стоном поднялся на ноги.

— Любка, твою мать… — начал было Алексей, держа обоих, Любу и пленника, на прицеле. Говорил он невнятно — скула стремительно распухала и наливалась багрянцем.

— Ну-ка отойди, подруга, — яростно простонал Борисыч, — дай-ка я ему сейчас…

— Выполнять, живо! Времени мало.

Сказано было негромко, но с такой властной интонацией, что все помимо воли повиновались (подчинение, увы, сидит в подкорке каждого рожденного в СССР). Отошли назад по дороге и сгрудились в кучку, бросая на оставшихся у грузовика ошалелые взгляды.

— Лешка, ты что-нибудь понимаешь? — тихо спросил Борисыч, растирая колено.

— Не, — помотал головой Алексей. И пояснил: — Я охреневаю…

— Это ж твоя вроде баба. — нахмурился Мишка.

— Мне показалось, или она действительно по-ихнему рюхает?

— Рюхает. И еще как. На стопроцентнейшем испанском, — ответила Татьяна Леше. — Лучше моего. С каким-то местным акцентом… Смотрите, она и сейчас говорит что-то, а тот явно отвечает!

— Не нравится мне это, ох как не нравится…

— Бред… Она же не… ну полный бред…

— А как она его — бах, бах, бах! — осклабился Вова. И вдруг вздохнул горемычно: — Домой хочется. Надоело вусмерть…

Разговор (или допрос?) закончился минут через семь — Любка отступила от пленного на три шага, не опуская пистолет, крикнула:

— Алексей, подойди!

Леха медленно, с опаской приблизился, не зная, кого держать на прицеле.

— Его на мушке держи, — подсказала Любовь. — А я ему пока руки свяжу, по-нормальному, не то что ты…

Алексей молча повиновался. Подошли и остальные. Закончив, Любовь устало, как-то по-мужски опустилась на землю, поглядела на столпившихся вокруг соотечественников, на Летисию. Лопес, вмиг постаревший лет на десять после допроса (все ж таки допроса?), с пустым взглядом тоже осел — как тряпичная кукла.

— Ну? — тускло спросила Люба. — Чего уставились? Я ж говорила — нужно было его лицом к дереву сажать. Его, кстати, Лопесом кличут.

— Ты кто такая? — неуверенно спросил Алексей, водя стволом автомата от Любы к пленному. — Ты его разговорила?

— Ага. Но толку-то — он сам ничего не знает. Поручили захватить шестерых русских и доставить начальству. Вот и все.

— Врет, — убежденно сказал Борисыч.

— Не думаю. Я ему такие имена напомнила, о таких знакомствах своих намекнула, что он не посмел бы…

— Ты кто такая? — вслед за Алексеем слово в слово повторил Мишка, глядя на нее исподлобья.

— Уходить надо, — угрюмо сказала Люба. — У развилки действительно должен быть пост, и если там заметили дым…

— С места не сдвинусь, пока не расколешься, — рявкнул Мишка. — Ты кто? Где по-испански насобачилась?.. — И вдруг недобро прищурился: — Разводила нас, да?

— Разводила, — легко согласилась Люба. — Ради вашей же, дураков, пользы… Ладно, раз сама виновата, раскрылась, кое-что расскажу… не все, хоть режьте — просто права не имею. — Она неторопливо встала, театрально бросила ладонь к «пустой» голове: — Разрешите представиться: майор Любовь Варыгина, сотрудник внешней разведки России.

— Типа мент, что ли? — потрясенно выдохнул Мишка.

А она собрала растрепанные волосы в пучок на затылке, связала их в «конский хвост» невесть откуда взявшейся резинкой… И словно преобразилась.

Изменились не только интонации — изменились ее манеры, походка, жесты, взгляд… словно Любу вдруг подменили на сестру-двойника, которая никогда не танцевала в стриптиз-клубе в Свердловске, а всю жизнь прослужила, скажем, в элитной части ВДВ.