После этого их общение на какое-то время прервалось.

16 января 1904 года в Вене открылась элитная выставка Сецессиона с участием приглашенных гостей. Сам Мунк не приехал, но его двадцати картинам выделили отдельный зал. Картины вызвали широкий отклик. Альберт Кольман, который внимательно следил за развитием событий, высказался по этому поводу так: «Наверное, для Мунка все это уже слишком хорошо – ему же обязательно надо воевать». Кольман оказался весьма проницательным – во всяком случае, Мунк, как только показались признаки победы на фронте творческом, не замедлил открыть новый фронт.

В Берлине художник не задержался. Во-первых, ему надо было готовиться к выставке Независимых в Париже, а во-вторых, в Веймаре его ждал граф Кесслер, чей портрет Мунк давно собирался написать. Кроме того, он затеял еще одно предприятие, которое со временем обещало стать источником стабильного дохода. Издатель Бруно Кассирер (не путать с торговцем картинами Паулем Кассирером, его двоюродным братом!) задумал приобрести у Мунка исключительные права на продажу его графики. Все юридические и экономические последствия такого договора трудно было предусмотреть. Но Мунку было к кому обратиться за помощью: и Линде, и Шифлер – каждый по отдельности – взялись за разработку проекта договора.

Поездка в столицу Франции получилась неудачной. Через две недели по приезде Мунк прислал Шифлеру телеграмму с просьбой выслать денег – ему не на что было уехать из Парижа. Зато благодаря выставке в Вене у него появился новый «пламенный поклонник» – и новый источник доходов. Вообще-то ровеснику Мунка художнику Карлу Моллу картины норвежского коллеги сначала не понравились, но неведомая сила заставляла его вновь и вновь возвращаться к ним. Кончилось тем, что он влюбился в творчество Мунка и пустил в дело все свои связи, чтобы найти какого-нибудь мецената, желающего приобрести картины Мунка. Молл и сам наскреб денег на небольшую картину. Еще одна картина была продана при его посредничестве. Кроме того, четыре картины были проданы с выставки. Это стало лучшим свидетельством признания Мунка в Австрии.

Около 10 марта 1904 года Мунк впервые приехал в Веймар. Это был маленький городок, с населением 30 000 человек, не без оснований считавший себя культурной столицей Германии, хотя времена его расцвета и остались позади. Чтобы исправить это досадное обстоятельство, и был, помимо прочих, приглашен Мунк. Хотя он считался гостем Кесслера, ждал его весь город.

Веймар был известен как город Гёте и Шиллера, величайших немецких писателей всех времен. Оба были тесно связаны с двором Великого герцога[69], а Гёте состоял на службе при дворе большую часть своей жизни.

Блистательное прошлое мало интересовало графа Гарри Кесслера. Но он отлично понимал, как выгодно его можно использовать. Вместе со своими единомышленниками он выдвинул лозунг «Новый Веймар». Недостаточно просто греться в лучах славы Гёте, заявили они, город надо вновь превратить в культурную метрополию и сделать центром «модернизма» в области искусств. Кесслер взялся заведовать – естественно, бесплатно, любой другой вариант был бы оскорбительным для истинного аристократа – постоянной художественной экспозицией Веймара. На базе этой постоянной экспозиции граф основал Музей искусств и ремесел. Он активно использовал свои знания и обширные связи для организации выставок новейшего искусства. Перед ним стояло сразу две задачи: обозначить город на карте современной культуры и содействовать тому, чтобы жители Веймара – как власть имущие, так и простые граждане – научились понимать современное искусство. Первое оказалось куда более легким делом, чем второе.

Любопытно, что среди главных инициаторов «нововеймарской» волны оказалась Элизабет Фёрстер-Ницше, пышная немка 58 лет; с ней Мунку предстояло встретиться в ближайшем будущем. Даже выйдя замуж за господина Фёрстера, она сохранила девичью фамилию, тем самым дав понять, что главным человеком в ее жизни является брат, философ Фридрих Ницше. В те времена Ницше был властителем дум в «модернистских кругах». Мунк был знаком с его философией в ее популярном толковании – право сильного, протест против традиционной морали и, конечно, «переоценка всех ценностей» – об этом шумели еще завсегдатаи «Черного поросенка». Под влиянием Ницше находились и Стриндберг, и Пшибышевский. В 1899 году неизлечимая болезнь взяла верх над Ницше, и он оказался целиком и полностью на попечении сестры. В последние годы они жили на большой вилле Зилберблик в пригороде Веймара, где философ и скончался в 1900 году. Сестра поклонялась великому брату и после его смерти превратила свой дом в центр исследования творческого наследия Ницше – так называемый Архив Ницше.

Еще одним важным действующим лицом «нововеймарского» движения был бельгийский архитектор Генри ван де Вельде, который родился в Антверпене в один год с Мунком. Ван де Вельде был международной знаменитостью – заботами Енса Тиса его слава донеслась даже до такого отдаленного уголка Европы, как Тронхейм. В 1902 году Великий герцог назначил его городским советником по промышленности и ремеслам с окладом 6000 марок в год.

Мунк попал в очень непростое общество. Веймар был не только средоточием немецких интеллектуалов, но и местом, где обитал двор Великого герцога Саксен-Веймар-Эйзенахского, вокруг которого вращалась вся жизнь города. Скоро Мунк почувствовал это на собственной шкуре. 18 марта в письме тете Карен он рассказывает, что общается с одними графами и баронами и не вылезает из фрака.

И в самом деле, тонкий вопрос выбора между фраком и рединготом, не говоря уже о прочих требованиях этикета, с которыми постоянно сталкивался художник, превратился в дополнительный раздражающий фактор для его нервов. А одной из особенностей светской жизни был свободный доступ к спиртному, и этой возможностью Мунк, надо признать, пользовался сполна…

Тем не менее портрет Кесслера Мунку удался. На нем граф представлен как официальное лицо – по всей видимости, он сидит в своем кабинете. Кесслер смотрит прямо в глаза зрителю; его резковатое, но благородное лицо выписано на фоне книжной полки, где царит безупречный порядок, – очевидно, что каждая книга стоит на строго отведенном ей месте.

В Веймаре Мунк написал еще один портрет. В городе в это время находился его старый друг еще по «Поросенку» художник Герман Шлиттген[70], и Мунку захотелось его изобразить. Шлиттген остался недоволен результатом; возможно, именно по этой причине Мунк в его описании предстает в весьма неприглядном облике. Шлиттген рассказывает, что, появившись у Мунка в 10 часов утра для первого сеанса, застал того в постели. Мунк посмотрел на свои трясущиеся руки и сказал, что слишком нервничает и нуждается в успокоительном. Потом он заказал бутылку портвейна и велел Шлиттгену прийти через полчаса. Когда тот явился снова, бутылка уже была пуста, а Мунк вполне готов к работе.

Когда Мунк весной в спешке покинул Париж на занятые у Шифлера деньги, он оставил там целый ворох нерешенных проблем. Теперь он пытался решить их из Веймара. К счастью, в Париж приехали Эва и Белла. Мунк написал Эве и попросил ее заняться своими делами. Письмо было довольно любезным: он упоминал, что послал ей несколько оттисков – может быть, «Броши»? – и добавлял, что она, естественно, может получить еще столько оттисков, сколько захочет.