Вновь подошла. Помогла снять рубаху. Погладила татуировку, прошептала:

– Здравствуй, змейка, я скучала.

Дмитрий прикрыл глаза. Плыл по реке, степные цветы сверкали на берегах кровавыми каплями, солнечные зайчики прыгали по волнам…

– Настя…

Зачем надушила золотые волосы? Обычно ты пахнешь чистой росой, подснежником, свежим снегом. А сейчас аромат горячий, терпкий, как степной ветер. И глаза не серые, словно низкое осеннее небо, а – жёлтые, будто камень алатырь в звенящих подвесках…

– Называй меня Настей, мне нравится.

Очнулся. Оттолкнул. Схватил пропотевшую рубаху с лежанки, начал торопливо надевать. Загремел железом, застёгивая пояс с мечом.

– Что случилось, любимый?

– У меня дела.

– Надолго?

– Навсегда. У меня всегда будут другие дела, другие мысли, другая жизнь.

– Я буду ждать.

– Нет. Сейчас ты уйдёшь и больше никогда не появишься.

– Она умерла! Слышишь? Она давно умерла и не вернётся.

– Зря ты это сказала.

Вышел, оставляя за спиной плачущую женщину с распущенными волосами цвета степного ковыля.

* * *

– Коня мне.

– Твою кобылу повели на водопой, Иджим-бек.

– Любого.

– Сейчас. Куда поскачем, сардар?

– Ты – никуда. Я один.

Вскочил в седло, пришпорил. Гнал игреневого жеребца нещадно, выбивая бешеной скачкой дурные мысли, забывая запах сандала и звон серебра…

Возвращался шагом, бросив поводья: жеребец надувал бока, успокаивая дыхание. Гремел уздечкой, выискивая травинки, срывал их мягкими губами.

Вот и любимый холм в излучине Черемшана. Вид отсюда потрясающий: зелёные просторы, островерхие перелески, подобные спинным гребням уснувшего дракона.

Достал кинжал, бездумно ковырял чернозём, пачкая драгоценный булат. Семь лет походов, боёв, рейдов по заснеженной степи – зачем? Эмират усыхает, как Аральское море. Разбили морду монгольскому зверю – и только разозлили: он вернулся, усилившийся впятеро. Сыновья исчезли. А пролитая в княжеских палатах Добриша кровь давно высохла, обратилась в прах, так и не отомщённая…

Поздно уловил движение за спиной. Начал подниматься, когда в затылок ударила стрела с затупленным наконечником – чтобы не убить, а лишь оглушить.

Август 1236 г., севернее Яффы, Средиземное море

– Берберы!

Седобородый капитан заорал:

– Живее! Вёсла из твиндека. Придётся поработать, рабы божьи, иначе станете просто рабами.

Испуганные паломники вытягивали шеи, высматривая пиратский корабль. Хищный чёрный силуэт с двумя косыми парусами скользил стремительно, будто не касаясь воды. Тонкие паучьи лапки вёсел качались, словно приветливо махали: «Куда вы? Подождите нас!»

Капитан вырвал рулевое весло у перепуганного кормчего, довернул под ветер:

– Так держать!

«Изабелла» заскрипела всем своим деревянным телом, пытаясь набрать скорость. Пилигримы неумело гребли невпопад, бледные от ужаса. Всё ближе чёрный силуэт, и неслось над синей беспечной водой жуткое «Аллаху акбар!».

– Не уйдём.

Капитан прорычал:

– Живее, железо на палубу.

Матросы подавали из трюма связки копий, абордажные топоры, кривые сарацинские сабли. Боцман выбрал палицу по руке, прищурился:

– Будет потеха. Обидно: до Яффы рукой подать, палестинский берег видно. Ну что, паломнички, не видать вам гроба Господнего? Всё, путешествие закончено, начинается вечеринка с танцами. Не забывайте свои вещи на борту нашего корабля.

– Юнга!

– Есть, синьор капитан!

Рыжеволосый мальчишка лет двенадцати подскочил к мачте. Закинул за спину тяжёлый арбалет и туго набитый болтами колчан, ловко полез в воронье гнездо.

Капитан выковырял из-под вышитого воротника камичи мешочек с землёй, собственноручно собранной в Иерусалиме. Поцеловал, прошептал:

– Да пребудет с нами Дева Мария.

Роман послюнявил палец, пощупал ветер. Положил ложе арбалета на плетёный край и прицелился.

* * *

Белый флаг с красным крестом, изрядно потрёпанный морскими ветрами, едва колыхался от лёгкого бриза. Равномерно опускались тяжёлые вёсла, разбивали синее зеркало: оно бурлило, сердясь, и мгновенно заращивало шрамы, чтобы получить очередной удар.

Рыцарь в белом хабите стоял у борта, жмурился на сверкающую поверхность – а видел другое: белый мрамор внутреннего двора, зелёные тени кипарисов; слышал нежное журчание фонтана и скрипучую речь понтифика:

– Что же, если христианский император не слушает голос Священного Престола – значит, не грех принять помощь императора язычников. Пусть монголы приходят и объединят Европу. Я скорее объявлю крестовый поход против безбожника Фридриха Гогенштауфена, чем против Угэдэя. Единая Европа под сенью католического Рима – что может быть лучше? Папа, наместник Великого Хана на Западе – почему нет? Монголы благосклонно относятся ко всем религиям; но символ их тенгрианства – крест, в чём я вижу великий знак. В наших силах сделать так, чтобы христианство стало первым из равных. Обратим того же Батыя в истинную веру – половину дела сделаем. А раскольники-несторианцы давно удобряют почву. Иди, тамплиер, и передай моё благословение Великому магистру.

– Командор!

Анри очнулся. Вопросительно посмотрел на капитана.

– Командор, вперёдсмотрящий видел берберский корабль. Миль двенадцать на юг.

– Бог с ними. Всех не переловим.

Вдруг замер, будто услышал что-то.

– Погоди, капитан. Вели принести блюдо. Да руками не трогайте, через платок!

Серебряную тарелку с уродливым, странным орнаментом командор поставил на палубу. Вынул короткий кинжал с костяной ручкой, изрезанной чужими письменами. Чиркнул жалом по левому запястью: капля крови упала на поверхность блюда, зашипела, почернела. И толчками поползла к краю, указывая направление.

Капитан отвернулся: ритуал вызвал у него приступ ужаса, лицо посерело; будто черная неведомая тварь пронеслась над палубой и накрыла её на мгновение тенью кожистых крыльев.

– Не может быть, – прошептал командор, – не может быть.

И закричал:

– Немедленно! Изменить курс. И прибавить ход. Живее!

Глухо зарокотал барабан, всё увеличивая темп; профос пошёл по проходу между лавками, нещадно лупя гребцов кнутом по вздрагивающим плечам:

– А ну, проснитесь, рыбий корм! Налегли, не отлынивай!

Галера под флагом храмовников развернулась и понеслась к месту схватки берберов с венецианским торговым нефом.