Булгары стреляли неспешно, экономили стрелы – и каждая находила цель. Монголы, зажатые между высокими валами, сталкивались, падали, вопили; будто бурлил котёл с варевом, в которое щедро сыпалась стальная приправа.

– Неплохо придумано, урусут, – ухмыльнулся Батый, наблюдающий за гибелью бойцов Гуюка с высокого холма, – и много у тебя подобных сюрпризов заготовлено?

– Немало, – буркнул мрачный юртчи.

– Молодец. Я рад, что ты на нашей стороне. Вам будет, чем обменяться с Субэдэем – он тоже умелец удивлять врага неожиданностями.

– Между нами возможен один обмен: мой меч на его рыжую голову, – разозлился Субэдэй, – я ничего не забыл.

– Не стоит, мой учитель – сказал хан темнику, – гнев – никудышный советчик. Надо уметь прощать врагов: они становятся верными товарищами, знающими друг друга лучше, чем муж знает жену. Уверен, вы подружитесь.

– Никогда, – хором сказали монгольский нойон и русский князь.

* * *

Сорок пять дней и ночей длилась осада. Бой не стихал и на мгновение: сменяли друг друга монгольские сотни, обстреливающие стены; рылись подкопы, грохотали китайские осадные орудия, забрасывающие город глиняными ядрами, камнями и горшками, пылающими адской секретной смесью. Скрежетала сталь и умножались потери: но на месте убитого врага вставали трое новых, а защитникам Биляра неоткуда было ждать подмоги.

Монголы с трудом взяли внешний вал, тысячами жизней заплатили за второй.

Женщины и подростки Биляра взяли луки и встали на стены, заменяя павших алпаров. Полуслепые старики не надеялись на слезящиеся глаза и ослабевшие руки, не способные натянуть тетиву – и потому готовили ножи и топоры, чтобы умереть в рукопашной, но забрать с собой хотя бы одного степняка. Малые дети бродили среди горящих развалин, собирая стрелы, обильно усыпавшие мостовые города, и несли их защитникам крепости.

Долго держалось внутреннее кольцо стен – но наступил день, когда кончились силы, вытекла вся кровь из раны, и рука напрасно шарила в опустевшем колчане… Захватчики ворвались в город.

Бой вспыхнул на улицах – и быстро превратился в бойню; пылали дощатые мостовые, становясь погребальным костром для тысяч убитых, замученных, зарезанных; в каждом доме и каждом дворе кипели отчаянные схватки, но на одного горожанина, будь он младенцем или старухой, приходилось по пять монгольских багатуров, и итог был неизбежен…

На площади перед горящей цитаделью монголы начали заранее торжествовать победу; опьянённые кровью, кричали они:

– Ещё один город, ещё одно царство пало к ногам нашим; возьмём же последнее убежище булгар, насладимся царскими жёнами и дочерями, захватим тонконогих коней; притащим на аркане самого эмира и бросим к шатру Бату-хана!

В это мгновение распахнулись ворота цитадели: булгары не пожелали ждать смерти, а сами пошли в последнюю атаку. Впереди скакал невиданный воин: в золотом плаще, в сверкающем позолотой шлеме с забралом, защищающем лицо, он рубил сверкающим в отблесках пожаров клинком – словно ангел возмездия с огненным мечом.

Ошеломлённые монголы заорали, подались назад, крича:

– Кояш-батыр вернулся! Смерть нам!

Страх был столь велик, а отчаянный натиск столь силён, что храбрецы, быть может, вырвались бы из пылающего города и скрылись в непроходимых лесах – но тут в дело вступил Субэдэй. Он хлестал плетью, плашмя бил китайским длинным мечом паникующих и рычал:

– Трусливые бараны! Повернитесь и сражайтесь, или умрёте раньше, чем булгарские безумцы!

И бросил в бой личную охрану Бату: нукеров в доспехах из связанных шнурами железных пластин, неуязвимых для стрел. Они копейным ударом остановили натиск и длинными мечами довершили дело: булгары сопротивлялись отчаянно, но их было мало. Слишком мало…

Золотого всадника вырвали из седла, навалились, обезоружили. Уложили лицом в пропитанную кровью грязь и уселись сверху, ожидая, когда придёт хан.

– Переверните его, – велел Бату, – очень интересно взглянуть на новоявленного Кояш-батыра. Признайся, Иджим-бек: ты, ко всему прочему, ещё и шаман, умеешь раздваиваться?

Стоящий позади хана высокий рыжеволосый юртчи промолчал; а распалённый схваткой Субэдэй-багатур поднял меч и сказал:

– Сейчас посмотрим, сколько здесь Солнечных Багатуров, или это лишь глупая сказка для утешения неудачников.

Пленного подняли. Содрали золотой плащ, сняли с головы позолоченный шлем: показалось перемазанное кровью и копотью лицо кыпчака.

– Самозванец, – усмехнулся Бату, – убейте его.

– Подождите! – крикнул юртчи. – Это лучший сардар эмира. Я поговорю с ним.

– Попробуй, – разрешил хан.

Дмитрий шагнул вперёд, посмотрел в грязное лицо друга. Тихо произнёс:

– Ну здравствуй, брат.

– А я не верил, – усмехнулся Азамат, – побил даже одного, когда тот заявил, что наша надежда, храбрый Иджим-бек, предал Булгар и сбежал к монголам. Искали тебя везде, мечтая найти живым – чтобы обнять, раненым – чтобы вылечить, мёртвым – чтобы оплакать и похоронить с воинскими почестями. А ты, оказывается, теперь при татарском обозе. Догрызаешь объедки, которыми пренебрёг даже старая собака Субэдэй.

– Я узнал тебя, – вмешался темник, – ты был нукером у моего друга Джэбэ, а потом командовал кыпчаками. И предал нас в Бараньей битве, дерьмо шакала. Сам, своими руками тебя…

Шагнул вперёд, поднимая меч. Бату-хан остановил:

– Подожди, орхон. Это всё очень любопытно.

Дмитрий сказал:

– Брат, я объясню. У меня не было выхода…

– Выход есть всегда, – перебил сардар, – ворота вашего рая, которые охраняет бородатый ключарь – один из них. Умереть честно – единственно верный выбор воина. Но ты перепутал выход с вонючей дырой в отхожем месте. Что же, это было ясно давно. С тех пор, когда ты начал спать с женой лучшего друга.

– Ты догадался…

– Хотя и говорят, что муж остаётся в неведении, даже когда начинает цепляться рогами за притолоку, я знал про измену всегда. Достаточно было увидеть ваши покрасневшие рожи, когда вы оказывались вдруг в одном помещении. Но я любил вас обоих и терпел. Что ты знаешь о позоре, монгольская шавка? Что ты знаешь о верности? Кому я это говорю…

– Прости меня, брат.

– Прекрати называть меня братом! – закричал Азамат. – Я проклинаю то мгновение, когда поклялся в вечной дружбе. Моя кровь, перемешанная с твоей, теперь отравлена и жжёт изнутри, как жидкое дерьмо шайтана. Поскорее бы мне отрубили голову, чтобы жидкость вытекла наконец и не поганила моё тело. Хорошо, что Айназа умерла, так и не узнав, какое ничтожество она любила.

– Умерла?

– Да. Погибла на стене цитадели с луком в руках, как и многие женщины Биляра. Они-то знают о гордости и чести, в отличие от тебя.