«Луиза перестала быть одиноким волком благодаря Рорку, – думала Ева, припарковавшись во втором ряду за старой ржавой двухместной малолитражкой со снятыми шинами, сиденьями и дверьми. – Деньги были его, хотя этот хитрый ублюдок перевел их на счет Луизы».

Впрочем, деньги были потрачены не зря. Клиника стала лучом света в темном царстве. Очень темном. Хотя здание не бросалось бы в глаза, если бы в этом квартале были другие дома – с чистыми окнами и не расписанными краской стенами.

На противоположной стороне улицы девица в совершенно черных очках что-то напевала и подергивала ногами в такт. Стену подпирали два подонка, искавшие приключений, за которыми здесь далеко ходить не требовалось. Большинство окон верхних этажей было открыто в тщетной попытке перехватить хоть какое-то движение воздуха. Из окон доносились плач младенцев, громкая музыка и сварливые голоса.

Оценив ситуацию, Ева поставила на крышу маячок и подошла к подонкам. Они выпрямилась и нагло ухмыльнулись.

– Вы знаете доктора Диматто?

– Все знают дока. А вам-то что? – хмыкнул один.

– Того, кто приходит сюда беспокоить нашего дока, ждут большие неприятности, – предупредил второй.

– Приятно слышать, потому что док – моя подруга. Я хочу поговорить с ней. Видите эту машину?

– Кусок полицейского дерьма! – фыркнул первый.

– Мой кусок полицейского дерьма, – уведомила его Ева. – Когда я вернусь, машина должна остаться такой же. Если этого не случится, кому-то мало не покажется. И в первую очередь вам, джентльмены. Ясно?

– Ой, Рико, я уже дрожу! – Первый толкнул второго локтем и мерзко захихикал. – Эта полицейская замухрышка даст мне пощечину, если кто-нибудь помочится на ее шины!

– Предпочитаю, чтобы меня называли злобной полицейской сукой. Это верно, Пибоди?

– Да, мэм. – Из машины вылезла Делия. – Абсолютно верно.

Ева смерила взглядом обоих подонков.

– А почему, Пибоди?

– Потому, мэм, что вы такая и есть. Если кто-то опорожнит свой мочевой пузырь на ваши шины, вы не станете давать ему пощечину. Просто открутите облегчившемуся яйца, а потом засунете их ему в глотку.

– Да. Именно так. А что я сделаю потом, Пибоди?

– Потом, мэм? Потом вы засмеетесь.

– Я сегодня еще не смеялась, так что с удовольствием сделаю это. – Уверенная в том, что ее транспорт останется нетронутым, Ева решительно направилась к клинике. – Насчет смеха было сказано неплохо, Пибоди, – сказала она у дверей.

– Спасибо. Я подумала, что это позволит задать нужный тон… О боже!

Делия обвела взглядом просторную приемную. Тут было яблоку упасть негде. Изрядная часть больных выглядела так, что по сравнению с ними два подонка казались бойскаутами, но все сидели смирно и ждали. В комнате было чисто. Свежая краска, ковер без единого пятнышка, вьющиеся растения… В отгороженной секции стояли детские стулья и лежали игрушки. Мальчик лет четырех методично колотил мальчика лет двух пенопластовым молотком по голове. Каждый удар сопровождался радостным «бах!».

– Неужели никто не остановит его? – вслух подумала Ева.

– Что? О нет, мэм. Он просто выполняет свою работу. Старшие должны колотить младших. Например, в детстве мой брат Зак регулярно сверлил мне ребра пальцем. Я очень скучаю по нему.

– Тебе виднее. – Сбитая с толку Ева пошла к регистратуре, и их провели в кабинет Луизы.

Как бы ни расширялась клиника, личное помещение доктора Диматто оставалось маленьким и тесным. Благотворители могли не волноваться, что директор потратит их пожертвования на обустройство своего рабочего гнездышка.

Пока они ждали хозяйку, Ева проверила, не поступало ли сообщений на ее компьютер, стоявший в управлении, и разозлилась, обнаружив очень краткое послание Рорка.

В кабинет влетела Луиза. На ней был бледно-зеленый халат поверх джинсов и белой майки. По поле халата текла струйка чего-то белого, похожего на свернувшееся молоко.

– Привет, люди. Умираю без кофе! У меня есть десять минут. Выкладывайте.

– По-моему, на вас уже кое-что выложили, – показала Ева на струйку.

– Подумаешь, младенец срыгнул… Сегодня у меня грудничковый день.

– Тьфу!

Луиза хихикнула и налила себе кофе из кофеварки.

– Думаю, иногда вы приходите домой с пятнами от куда более интересных жидкостей, чем какое-то безобидное грудное молоко. Ну, что? – Она уселась на угол стола и вздохнула. – Господи, как приятно сесть! Куда лучше секса… Чем могу быть полезна?

– Вы еще не забыли историю о двух убитых студентах?

– Я слежу за сообщениями средств массовой информации. Особенно за теми, которые выдает в эфир Надин. – Она подула на кофе и сделала глоток. – А что?

– У меня возникла гипотеза, что человек, который убил их, очень болен. Возможно, смертельно.

– Почему?

– Это сложно.

– У меня есть десять минут, – напомнила Луиза и, порывшись в кармане халата, вынула красный леденец. – Попробуйте упростить.

– Есть старое поверье, что фотоаппарат впитывает душу человека. Думаю, убийца его усовершенствовал. Он говорит о свете своих моделей. Чистом свете. И о том, что теперь они принадлежат ему. Я, конечно, могу попасть пальцем в небо, но вдруг он считает, что сможет выжить с помощью их света?

– Угу… – Луиза начала сосать леденец. – Интересно.

– Если он так считает, то можно сделать вывод: однажды убийца узнал, что жить ему осталось недолго. Разве вы, врачи, не называете злокачественные опухоли тенями?

– Любое новообразование во время рентгеновского или ультразвукового исследования выглядит как тень или темное пятно.

– Это такие же изображения, как фотография, верно?

– Да, верно. Я понимаю, куда вы клоните, но не знаю, как вам помочь.

– Вы знаете врачей, а они знают других врачей. Знаете больницы и центры здоровья. Мне нужно выяснить, кто получал плохие новости за последние двенадцать месяцев. Можно ограничиться мужчинами от двадцати пяти до шестидесяти лет.

– Ничего себе задачка… – Луиза покачала головой и допила кофе. – Даллас, несмотря на противораковую вакцину, раннюю диагностику и эффективные методы лечения, существует множество людей с неизлечимыми и неоперабельными случаями. Добавьте к ним тех, кто по каким-то причинам отказывается от лечения – из религиозных соображений, страха, упрямства, невежества, – и окажется, что только в Манхэттене таких сотни, если не тысячи.

– Ничего, я сумею отсеять лишних.

– Может быть, но есть одна большая проблема. Она называется врачебной тайной. Я не могу называть имена. Ни один уважающий себя врач на это не пойдет.