IV

Братья, это прямо с земли на свод небесный падает мрак

Внезапно, как раз когда двадцать пятый день осады перешагнул за полдень, Шишман проснулся, встал, перепоясался и тут же велел послать за толкователями снов. Оставив все другие дела, они поспешили к нему, радуясь, что вот наконец и им представилась возможность проявить себя.

– Снилось мне, что я долго, круг за кругом, тону в каком-то водовороте… – Такими словами встретил их властелин Видина.

Толкователи удовлетворенно закивали головами.

– А потом попадаю на дно… – продолжал Шишман.

Служащие потерли ладони, сгорая от нетерпения услышать главную часть истории.

– И после этого мне снился только полный мрак! – закончил князь столь внезапно, что большинство из созванных не успело толком углубиться и в начало короткой повести.

Скрывая разочарование, толкователи снов вопросительно переглянулись между собой. Уже неделями они ждали этого мгновения и вот теперь должны объяснять пустой сон. Да, хорошо тем, чьи господа видят богатые сны, где полно всякой всячины, которую можно разгадывать, где клубятся всевозможные значения. Хорошо, когда толкователь – это особо доверенное лицо какого-нибудь могущественного короля или молодого, пытливого духом барона или прекрасной принцессы, которая прямиком из постели, еще в легкой ночной рубашке, вся розовая и даже на вид теплая, умоляет объяснить ей значение самых интимных и волнующих снов. Именно так, глубоко в душе, жаловались судьбе толкователи снов, собравшиеся у Шишмана, которым предстояло пялиться во мрак и искать на голой земле признаки жизни… А вместо богатой награды их ждала леденящая душу неизвестность, не прикажет ли Шишман их повесить за какое-нибудь лишнее слово. Да, горька наша судьба, вздохнули толкователи, каждый про себя, и сбились в кружок, чтобы всем вместе договориться, что же сообщат они князю. Вскоре, решив – будь, что будет, тем более что и тянуть, искушая терпение многострашного, было небезопасно, они в один голос высказали свое мнение:

– Государь, ты говоришь, тебе снилась ночь. Знай, то, что для другого ничто, для тебя – все! Такие, как ты, князь, способны перевернуть мир!

Шишман одной рукой задумчиво погладил свою бороду, другой махнул, отпуская толкователей снов, и призвал к себе командиров, чтобы они передали войску его приказ – повсюду в нижнем дворе немедленно разложить костры из сухого заячьего помета, те самые, которые слабо горят полной чернотой.

Кресалом о камень

Кресалом о кремень

Искру на трут.

Трутом вверх-вниз, чтобы жар разгорелся жарче.

Когда огонь схватится – листьев и веточек.

А сверху на все это – заячий помет.

По всему лагерю разгорался костер за костром. Вначале головешки мерцали неярким синим блеском, а потом вспыхнули совершенно темным пламенем. Из верхней части языков вились пряди ночной кудели дыма. И несмотря на полдень, они устремились в сторону монастыря. Там, где осаждавшие уже разожгли костры, тьма поднялась вверх на десять саженей. Облачный вечер навалился на траву света. Под тяжестью темноты она прижималась к земле или вовсе исчезала…

Первыми все это заметили дети, они принялись тянуть за рукава старших и пальцами показывать вниз:

– Снизу сумерки поднимаются!

– Мамочка, смотри, оттуда темнота ползет!

– Отец игумен, тьма-тьмущая лезет наверх!

Действительно, под церковью Святого Спаса, церковью Святых Феодора, Тирона и Стратилата, под трапезной, странноприимным домом, кельями, хлевами, двором, окруженным, как короной, речкой с прозрачной дождевой водой, поднималась страшная ночь. Высунувшись из окна нынешнего, вблизь смотрящего, посмотреть, отчего такой гам, преподобный Григорий ужаснулся:

– Братья, прячьтесь, это прямо с земли на свод небесный падает мрак!

Трапезные забили в клепала. Те, кто был на речке, устремились спасаться под крышами построек. Матери схватили детей. Пастухи погнали скот в хлева Один из монахов в спешке поскользнулся на комке земли, и его тут же поглотил мрак.

Снизу, из ночи, болгары и куманы кричали:

– Подкладывай!

– Пусть выше вьется тьма!

– Выкурим этих пчел из их пурпурного улья!

Густой, непрозрачный вид из окна уже начал щипать глаза игумена. Испуганная стая скворцов залетела в сумрак и вылетела из него с другой стороны, превратившись в стаю сов. Оставленная одежда колыхалась на веревке между большим и маленьким храмом.

Во имя Отца и Сына и Святого Духа, соверши крестное знамение, от зла защиту воздвигни

И действительно, на Зеленый четверг все живое сбилось как можно теснее в стиснутом со всех сторон монастыре.

Души в единстве трепетали в обоих храмах, в трапезной, кельях и других парящих в воздухе постройках. Все двери, от широких двустворчатых, что ведут в притвор, до самых узких, едва заметных, на входе в потайное помещение, были накрепко заперты на все щеколды и засовы да еще для верности подперты толстыми буковыми поленьями. Кое-где защитники монастыря придвинули к дверным косякам переносные медные печки, окованные железом дубовые сундуки и тяжелый запах ладана. Дверь странноприимного дома поддерживали спинами несколько деревенских парней крепкого сложения, время от времени сменявших друг друга.

Тьма напирала, дверные кольца с внешней стороны то и дело начинали стучать, оси дверей жалобно скрипели, скрежетали железные клинья и петли, однако пока тьма не смогла прорваться еще нигде. Правда, покосилась западная стена трапезной, а на колокольне мгла окутала колокола стократным слоем, так что сколько бы монахи ни тянули за веревки, звон доносился, как из могилы.

Крыши на хлевах были менее прочными, из дранки, одна из них не выдержала напора и рухнула, превратившись в гору обломков. О горе! Ночь накрыла всех овец и коз. Кто знает, что там происходило дальше? Пробраться туда посмотреть ни у кого не хватило духа. Одно было ясно – ничего хорошего произойти не могло, потому что теперь вместо блеянья и меканья из хлева доносился лишь леденящий сердце волчий вой. Монахи и парни, находившиеся в конюшнях с жеребцами и мулами, в страхе, как бы те не превратились в чудовищных кентавров, сумели подпереть потолки балками и бревнами. Речку с дождевой водой было уже не спасти. Еще вчера она весело журчала, а теперь текла тяжело, словно тащила плуг, прокладывающий глубокую борозду. Видно, вода, замутившаяся от мрака, превратила рыб в левиафанов. Да, если бы Блашко не пропал неведомо куда еще на прошлой неделе, нашлось бы кому преградить путь мраку, поставив плотину из сосен и елок. А питьевой воды у них теперь было ровно столько, сколько успели запасти.

Монах, отвечавший за подвалы, по приказу эконома стерег кладовки, размахивая лучиной, он отгонял любителей поживиться припасами, отпугивал сонь и кротов от мешков с ячменем, просом и овсом, просеивал белую муку от черных мушек. А так как в темное время легко сбиться с пути, а себялюбие – это та самая первая кривая дорожка, которая незаметно для человека приводит его к нечеловеческим поступкам, кладовщик охранял подвал и от тех, кто готов был, украдкой уйдя со службы, прихватить в подвале кусок козьего сыра или горсть маслин.