— Так, — кивнул полковник. — И что же вас, Максим Леонидович, взволновало в нашем ответе до такой степени, что вы с самого утра не поленились приехать сюда? — В вопросе слышался скрытый вызов.

— Взволновало нас, Леонид Григорьевич, следующее. — Максим сложил бумажный лист и снова спрятал его в кейс. — В вашей телеграмме сказано, что техническое обмундирование военнослужащего Шалимова Юрия Герасимовича отправлено в утиль.

— Ну, это я прочитал, — кивнул Фурцев. — Не вижу в данном факте ничего криминального.

— Разумеется, — спокойно ответил Максим. — Никакого криминала тут нет. Напротив, все согласно инструкциям.

— Вот именно, — подтвердил собеседник.

— А теперь, Леонид Григорьевич, вот такой к вам вопрос. Может быть, вы поможете мне разобраться, каким образом отправленная в утиль форма оказалась на трупе некоего военнослужащего, найденном тридцать первого декабря на окраине Новошахтинска? На мгновение у полковника стало такое лицо, будто его шарахнули поленом по голове: оно вытянулось, окаменело, в глазах четко прочиталась растерянность.

— На трупе? — переспросил Фурцев.

— На трупе, на трупе, Леонид Григорьевич. Вы все верно расслышали, — жестко ответил Максим. Полковник шумно вздохнул, откинулся в кресле и побарабанил пальцами по столу. Он тянул время, подыскивая необходимый ответ.

— Ну, так как же, Леонид Григорьевич? Как же так произошло? У нас, например, напрашиваются два варианта: либо форма не была отправлена в утиль вообще, и, таким образом, получается, что ваш завскладом просто толкнул ее налево без вашего ведома, — сообщил он, особо подчеркнув последнее, — либо произошла какая-то ошибка. В таком случае выходит, что раз техническое обмундирование числилось за вашей частью, то и убитый солдат являлся военнослужащим вашей части. Тут, как вы понимаете, ситуация посложнее. Пузан подумал секунду.

— Ну, то, что этот военнослужащий из нашей части, исключено. За последние полгода у нас не отмечено случаев дезертирства.

— Значит, виноват кладовщик, — утвердительно сказал Максим, глядя пузану прямо в глаза.

— Но может быть и третий вариант, — пожал плечами тот. — Как вы понимаете, не мы уничтожаем пришедшую в негодность техническую одежду. Мы отвозим ее в Ростов, где ее и подвергают утилизации.

— Конечно. — Максим улыбнулся, давая собеседнику возможность немного расслабиться. — Но мне придется проверить и две предыдущие версии. Посему я хотел бы увидеть документы всех военнослужащих срочной службы, приписанных к вашей части с сентября прошлого года, а также проверить документы о списании обмундирования. Шалимов ведь уволился в запас в декабре?

— Надо припомнить… Ох, уж этот мне Шалимов! — покачал головой полковник. — И после дембеля покоя не дает.

— А что с ним такое? — улыбнулся Максим.

— Всю плешь проел, — хмыкнул Фурцев и улыбнулся в ответ, как бы приглашая Максима посмеяться над сказанным. Но тот остался серьезен. — Представляете, за два года восемь раз на гауптвахте отсидел.

— Да ну? И за что же?

— Призвали его из Ялты, понимаете, парень поступил в художественное училище, ну, его и забрали со второго курса. А у нас, как и в любой части, штатного художника не положено, вот и взяли его, а он с гонором, понимаешь, оказался. То одно ему не так, то другое не эдак. — Полковник хмыкнул. Вытащив из пластмассового подстаканника ручку, он принялся крутить ее в толстых пальцах. — И ведь пользовался тем, что мы без художника никуда. Справьтесь в округе, у нас самая лучшая часть, всегда все было в порядке. А этот правдолюб… То ему, понимаешь, покажется, что кто-то что-то там из столовой утащил, то еще какую-то ерунду выдумает.

— Неспокойный, значит, оказался? — Максим улыбнулся, как бы давая понять, что он с нужной стороны оценивает нагловатые действия солдата.

— Да уж, сразу видно, что детдомовский. Максим почувствовал, как сердце его внезапно екнуло и провалилось куда-то к пяткам. Стараясь казаться равнодушным, он вальяжно откинулся на спинку стула и кивнул:

— Знакомы мне такие. Из-за них зря ноги сбиваешь. Катаешься, катаешься. Как правило, ничего не подтверждается, но, прежде чем все это выяснится, придется пол-области объездить.

— Это верно, — моментально подхватил Фурцев. — Вот и Шалимов был такой же. Все какой-то правды искал. А сам нарушитель режима. То к отбою в казарму не явится, то вообще пропадает черт знает где, и с другими ребятами из срочной службы отношения напряженные.

— А что, и тут что-нибудь не слава богу?

— Да ну, как всегда. Ну, недолюбливают ребята штабистов, это уж как водится. Не по нутру им, что они в наряды ходят, а этот сидит в штабе, все картинки малюет.

— И что, серьезно конфликтовали?

— Да ну, — махнул рукой Фурцев, а затем наклонился вперед и, понизив голос, словно по секрету, сообщил: — Пару раз подрались даже. — И тут же оговорился: — Но со своим призывом. Так что ни о какой дедовщине речь, как вы понимаете, не идет.

— Но все равно же неуставные взаимоотношения, — хмыкнул Максим.

— Да ну, господи, можно подумать, они на гражданке не дерутся.

— Дерутся, дерутся.

— Но этот Шалимов ничего был, крепкий парнишка. У них там в детдоме школа хорошая.

— А почему передержали его? Призывался вроде одиннадцатого октября, а уволен одиннадцатого декабря. Пузан нахмурился.

— Можно еще раз телеграммку? — вдруг сказал он.

— Разумеется. — Максим протянул ему листок. Фурцев перечел ответ на запрос и хмыкнул:

— Да нет, тут, должно быть, ошибка. Одиннадцатого октября его и уволили, день в день.

— А можно на его личное дело взглянуть?

— Конечно, — кивнул пузан. — Я сейчас прикажу, чтобы его принесли.

— Раз уж будете звонить, попросите, пусть захватят личные дела тех двоих, которых от вас осенью перевели. Мне все равно придется их проверять. Полковник взглянул на него с удивлением.

— Откуда вам известно, что от нас кого-то перевели? — прищурился он.

— Да так, знаете ли, слухами земля полнится.

— Ну что же, хорошо, не смею возражать. — Фурцев длинно, дребезжаще засмеялся, а затем потянулся к телефону. Максим повернулся к противоположной стене и принялся разглядывать нарисованный на ней пейзаж битвы. Сразу было видно, что постарался человек очень талантливый, если не сказать больше, настоящий профессионал. Судя по всему, картина изображала фрагмент сражения на Куликовом поле: утреннее солнце повисло в легкой туманной дымке над зелеными холмами, на переднем плане схватились между собой два воина — русский и татарин, лица обоих были искажены яростью и каким-то фанатичным вдохновением. Вдохновением смерти. Полковник тем временем закончил говорить, положил трубку на рычаг и, проследив за взглядом Максима, хмыкнул:

— Нравится? Тот самый Шалимов рисовал.