Но назавтра, чуть рассвело, Паспарту громко забарабанил в дверь спальни своего господина.

Она отворилась, и невозмутимый джентльмен предстал на пороге:

– Что такое, Паспарту?

– А то, сударь, что я только сейчас одну вещь смекнул…

– И какую же?

– Что мы могли бы и за семьдесят восемь дней вокруг света объехать!

– Несомненно, – отвечал мистер Фогг, – но только минуя Индию. А если бы мы не пересекали Индию, я не спас бы миссис Ауду, она не стала бы моей женой, и…

И мистер Фогг спокойно закрыл дверь.

Стало быть, так Филеас Фогг выиграл свое пари. За восемьдесят дней совершил кругосветное путешествие! Для этого он использовал все средства передвижения: пароходы, поезда, экипажи, яхты, торговые суда, сани, наконец слона. В этом приключении эксцентричный джентльмен в полной мере проявил свои бесподобные достоинства – хладнокровие и четкость.

Ну, и что? Что он выиграл ценой стольких усилий? Что принес ему этот вояж?

Скажете, ничего? Ладно, ничего, если не считать очаровательной жены, которая – сколь бы невероятным это ни казалось – сделала его счастливейшим из смертных!

По правде говоря, разве это не стоит того, чтобы объехать вокруг света?

– Ваше императорское величество, прибыла новая депеша.

– Откуда?

– Из Томска.

– Телеграфная линия прерывается за Томском?

– Связь прервана со вчерашнего дня.

– Прикажите слать телеграммы в Томск каждый час, генерал. И пусть меня держат в курсе.

– Да, государь, – ответил генерал Кусов.

Этот разговор происходил в два часа ночи, когда великолепный бал, который давали в Новом дворце, был в полном разгаре.

Оркестры Преображенского и Павловского полков не переставая играли свои польки, мазурки, экосезы и вальсы, причем только избранные, лучшие из лучших в их репертуаре. Танцующие пары множились, заполняя бесконечные анфилады залов этого дворца, на несколько футов превосходящего высотой старинный Теремной дворец, свидетель стольких ужасных драм старины, разбуженное эхо которых в ту ночь подпевало мелодиям кадрилей.

Впрочем, у фельдмаршала двора нашлось немало помощников, разделяющих с ним его многочисленные обязанности. Великие князья со своими адъютантами, дежурные камергеры, офицеры дворцовой охраны надзирали за порядком танцевальных фигур. Великие княгини, все в бриллиантах, и пышно разодетые придворные дамы доблестно подавали пример женам высших военных и гражданских чинов древней «белокаменной столицы». Вот почему взгляду наблюдателя представилось неописуемое зрелище, когда зазвучал полонез и приглашенные всех рангов попарно заняли свои места в этой размеренным шагом шествующей веренице – действе, на торжествах подобного рода обретающем значение официального, державного танца. Тесное множество длинных платьев с кружевными оборками и обвешанных орденами мундиров при свете доброй сотни люстр, усиленном отражениями от неисчислимых зеркал, – это было ослепительно.

К тому же Георгиевский зал, один из красивейших в Новом дворце, служил достойным фоном для такого впечатляющего шествия высокопоставленных господ и разряженных дам. Свод этого зала, богатая золоченая лепнина которого была уже тронута патиной времени, мягко сиял сверкающими разводами позолоты. Парчовые занавеси на окнах и дверных проемах, ниспадая пышными складками, алели, играли переливами жарких оттенков. На краях тяжелой ткани они дробились и отдавали фиолетовым.

Свет, пронизывающий залы, пробивался сквозь проемы окон, увенчанные полукруглыми арками. Его приглушали слегка запотевшие стекла; при взгляде извне он походил на отблески пожара, своими резкими всполохами разрывающие ночную темень, которая уже несколько часов окутывала весь мерцающий дворец. Неудивительно, что такой контраст привлекал внимание тех гостей, кого танцы не манили. Остановившись у оконных амбразур, они вглядывались во мрак, но не могли различить ничего, кроме нескольких церковных куполов, проступающих там и сям огромными силуэтами, странными среди окружающей тьмы. Внизу, под фигурными балконами, они различали также многочисленных безмолвных часовых, которые бродили там с ружьями, горизонтально лежащими на плече, в островерхих касках, увенчанных языками пламени, – так прихотливо отражался свет, падающий сверху, из дворцовых окон. Еще они слышали шаги патрулей, отбивающие такт на каменных плитах мостовой, может быть, четче, чем ноги танцующих на салонном паркете. Время от времени к ним долетал и крик часового, повторяясь от поста к посту, а порой голос трубы, не вторившей аккордам оркестра, нарушающий общую гармонию своими пронзительно ясными звуками.

Еще ниже, перед фасадом, громоздились бесформенной массой, темнея в широких конусообразных пучках света, падающего из окон Нового дворца, суда, что спускались вниз по течению реки, воды которой, пестрые от бликов мигающего света нескольких маяков, лизали основания каменных набережных.

Главное действующее лицо на этом празднестве, тот, кто, собственно, и устроил его, к кому генерал Кусов обращался, как обращаются только к монархам, был в простом мундире офицера егерского гвардейского полка. С его стороны это было не позерством, а привычкой человека, равнодушного к изысканной роскоши. Его одежда создавала контраст с великолепными костюмами, изобилующими вокруг. Он почти всегда показывался именно в таком виде, окруженный эскортом грузин, казаков, лезгин в сверкающих мундирах кавказских эскадронов.

Этот высокий мужчина со спокойным приветливым лицом, сейчас отуманенным заботой, переходил от одной группы приглашенных к другой, но говорил мало идаже, казалось, не обращал внимания ни на остроты молодых гостей, ни на более серьезные речи высокопоставленных сановников и членов дипломатического корпуса, представителей великих европейских держав. Среди этих проницательных политиков нашлось двое или трое профессиональных физиономистов, убежденных, что заметили на лице хозяина бала признаки беспокойства, причина которого от них ускользала, однако ни один не позволил себе спросить, что его тревожит. Во всяком случае, сам офицер егерской гвардии явно не хотел, чтобы его тайные заботы хоть сколько-нибудь омрачили празднество, а коль скоро он являлся одним из тех редких монархов, которым почти все вокруг привыкли повиноваться даже в мыслях, в веселье бала не возникло даже мимолетной заминки.

Между тем генерал Кусов ожидал, что офицер, которому он только что вручил депешу из Томска, прикажет ему удалиться. Но тот хранил молчание. Он взял телеграмму, прочел ее, и лицо потемнело еще заметнее. Его рука даже потянулась невольно к эфесу шпаги, потом к глазам, он на мгновение прикрыл их ладонью. Казалось, яркий свет тяготил его, он словно бы искал темноты, которая помогла бы без помех заглянуть в себя.