Дёницу пришлось удовлетвориться этим коротким и не вполне исчерпывающим сообщением.

В полдень или немного позже Кребс вернулся в бункер из ставки маршала Жукова. Ответ, который он привез, был неутешительным. Русские потребовали безусловной и безоговорочной капитуляции и сдачи в плен всех обитателей бункера. Не было речи ни о привилегированном статусе, ни о возможной поездке в Шлезвиг-Гольштейн. В бункере провели еще одно совещание, и было решено отправить русским радиограмму о прекращении переговоров. Оставалась только одна альтернатива – групповой прорыв из бункера.

В четверть четвертого Дёницу была отправлена третья и последняя телеграмма в дополнение к скупому предыдущему посланию Бормана. Телеграмма была на этот раз подписана Геббельсом. Не имея никаких политических притязаний, Геббельс не нуждался, в отличие от Бормана, в ухищрениях и уловках; он мог позволить себе прямоту и откровенность. Текст телеграммы гласил:

Получив эту телеграмму, Дёниц не только взял на себя бремя ответственности, но и сопряженные с новым назначением права, которые предусматривали право принимать или отвергать советы министров прежнего правительства и право самому назначать членов нового правительства. Он решил не назначать министрами людей, навязанных ему телеграммой (ибо он так и не получил, ни тогда, ни позже, полный список министров, указанных в завещании), и не ждать прибытия Бормана для выступления по радио. В половине десятого вечера гамбургское радио предупредило немецкий народ, что сейчас будет передано важное сообщение. Потом, на фоне героических мотивов из вагнеровских опер и медленных пассажей Седьмой симфонии Брукнера, последовало официальное заявление о смерти Гитлера, до конца сражавшегося с большевизмом. В двадцать минут одиннадцатого с обращением к немецкому народу выступил сам Дёниц, объявивший о смерти Гитлера и о своем назначении. Фюрер, сказал гроссадмирал, пал «сегодня днем»; он умер, «сражаясь впереди верных ему войск». Оба этих высказывания ложны, ибо Гитлер умер «вчера», а не «сегодня», а так как Дёница не информировали о том, как именно умер Гитлер, то заявление нового фюрера было чистой воды спекуляцией. Первая неточность была, вероятно, просто ошибкой; вторая – скорее всего, преднамеренной. Если бы Дёниц знал и сказал, что Гитлер покончил с собой, то как отреагировали бы войска на такую новость? Не почувствовали бы солдаты и офицеры, что фюрер предал их, бросив свой пост, освободив их своим дезертирством от клятвы верности? Во всяком случае, именно такой была реакция Коллера и Йодля 22 апреля, когда Гитлер объявил о своем намерении свести счеты с жизнью, как и реакция генерала Вейдлинга. Вейдлинг, как обычно, прибыл в бункер, где ему сказали, что «фюрер совершил харакири»; после этого Вейдлинг вернулся на свой командный пункт и освободил своих подчиненных от клятвы верности Гитлеру. Как новый фюрер, который считал клятву, данную его предшественнику, по-прежнему действительной[238], Дёниц не мог допустить такое развитие событий. Если он собирался вести успешные переговоры о сепаратном мире с Западом, то ему нужна была надежная поддержка армии, укрепившая бы его позиции на таких переговорах. Именно поэтому, не зная реальных обстоятельств смерти Гитлера, он ни минуты не сомневался в том, что самым разумным будет сказать, что фюрер пал славной смертью солдата.

Тем временем в бункере Борман и его коллеги планировали детали массового прорыва, который привел бы всех к спасению, а самого Бормана вернул бы к власти. Но бежать собирались отнюдь не все обитатели бункера. Среди них были и те, кто утратил надежды и потерял интерес к жизни, те, кто, подобно Цандеру, решили встретить смерть в развалинах имперской канцелярии. Среди таких обитателей бункера был Геббельс. Решение это было принято давно. Он изложил его в «Дополнении» к политическому завещанию Гитлера. Жена Геббельса получила от Гитлера последнюю награду за верность, и вот теперь час настал. Отправив свою последнюю телеграмму, Геббельс вместе с женой и детьми вернулся в свои апартаменты. Несколько друзей навестили их, чтобы попрощаться, – среди них Аксман и Кемпка. Потом Геббельсы стали готовиться к смерти. На этот раз не было никакой драмы в духе Вагнера; Геббельс не собирался соперничать с хозяином. Как племенной вождь, Гитлер имел право на зрелищный, символический погребальный костер; но Геббельс, как второстепенная фигура, должен был последовать за ним не сразу и скромнее. Он снова проанализировал ситуацию и пришел к выводу, что исходом может быть только пустота, ничто. Самоуничтожение было единственно верным выводом из идеологического нигилизма Геббельса. Дети были отравлены заранее заготовленным ядом. После этого, вечером, Геббельс вызвал своего адъютанта Гюнтера Швегермана. «Швегерман, – сказал ему Геббельс, – случилось наихудшее предательство. Генералы изменили фюреру. Все потеряно. Я должен умереть вместе с женой и детьми. Вы сожжете мой труп. Вы сможете это сделать?» Швегерман пообещал, и Геббельс отпустил его, подарив на прощание фотографию Гитлера в серебряной рамке, стоявшую у Геббельса на письменном столе. Попрощалась с адъютантом и Магда Геббельс. Потом Швегерман послал шофера Геббельса и одного эсэсовца добывать бензин для погребального костра. Вчерашняя гротескная сцена должна была повториться, но в менее помпезном масштабе. Вскоре после этого (приблизительно в половине девятого вечера) Геббельс с женой прошли по бункеру к выходу. У подножия лестницы, выходящей в сад имперской канцелярии, они, не сказав ни слова, прошли мимо стоявших там адъютанта Швегермана и водителя Раха и вышли в сад. Сразу после этого раздались два выстрела. Когда Рах и Швегерман поднялись наверх, они увидели лежавшие на земле трупы Геббельса и его жены и стоявшего рядом застрелившего их эсэсовца. Послушно выполнив последний приказ, они облили тела бензином, подожгли их и ушли. Кремация была небрежной, и русские на следующий день обнаружили эти трупы лишь слегка обугленными – никто не позаботился о том, чтобы их похоронить. Возвращаясь, Швегерман и Рах столкнулись с бригаденфюрером Монке, который приказал им поджечь бункер. Они вылили остатки бензина в конференц-зале и подожгли его. Было девять часов вечера, когда они покинули бункер фюрера, после чего началось массовое бегство из канцелярии[239].