О любви она знала из книг и фильмов. Она была счастлива, когда Ретт Батлер и Скарлетт О’Хара сошлись той ночью, когда Ретт не смог больше сдерживаться и взял Скарлетт так, как уже давно хотел: страстно, силой, не думая ни о чем. Она плакала, когда во время тяжелой болезни Скарлетт Ретт сидел у ее постели. И она едва сумела пережить боль, когда из-за этого жуткого недоразумения он ее все же бросил. Потому что ему надоело страдать. Потому что Скарлетт слишком поздно поняла, что он и есть тот самый, единственный.

Она искала такой любви в собственной жизни, но ее не было. В ее жизни любовь выглядела так: она добивалась человека, а человек в лучшем случае терпел ее. Никто не искал ее дружбы, ее расположения. Почему так было? Она не знала этого. Она рассматривала себя в большом зеркале в спальне родителей и видела девушку, ничем не отличающуюся от других девушек ее возраста. То есть то, что отдаляло ее, делало чужой, было невидимым. Может быть, нужно научиться рассматривать это не как недостаток, а как достоинство? Но, утешая себя этим, она уже поняла, что ничего не сможет сделать. Она ощущала любовь только в постели, на заднем сиденье машины, в потаенных местах в лесу. Стонущая и пьяная. Тогда, когда ребята теряли в ней себя, забывали себя, когда их лица на несколько минут становились мягкими, удивленными и беззаветно преданными.

* * *

Ее детские воспоминания были во многом отрывочны. Она помнила соседскую девочку, которая была на пару лет старше ее, она ею восхищалась. Они ходили в школу одной и той же дорогой, и каждый раз, когда они встречались, она с надеждой улыбалась этой девочке. Но та ни разу не ответила на ее улыбку.

* * *

Когда ей было восемь лет, у нее было две подруги. При возникновении каких-либо недоразумений они заключали против нее союз. Лица у них при этом были ехидные — они знали, что причиняют ей боль. Им нравилось причинять ей боль.

Если что-то было не так, она всегда оставалась одна.

И так страница за страницей, бесконечный поток безрадостных человеческих переживаний. Разобраться было трудно, Мона не могла понять, когда что было написано. Пока она не обнаружила ни единого слова об Иссинге, Португалии, Симоне, Шаки или Даннере. Между тем уже было три часа утра. Мона сидела на полу, вокруг нее были разбросаны тетради, глаза буквально слипались. Завтра равно утром все придется начинать сначала.

Завтра? Сегодня!

Зевнув, она схватила какую-то тетрадь — последнюю на сегодня, решила она — и стала продираться сквозь строчки на пожелтевших, густо исписанных страницах. По почерку хотя бы понятно, что речь шла об одном и том же человеке.

…Черные дыры в белых скалах. Песок настолько горячий, что печет даже сквозь кожаные подошвы сандалий. Теперь она была у цели, но ее опять охватил страх, ее постоянный спутник. Может быть, ее здесь вовсе не ждали. Может быть, Симон приглашал ее не всерьез. Но зачем тогда он так точно описал ей дорогу, почему несколько раз взял с нее обещание, что она точно приедет?

Она улыбнулась от этой мысли и пошла быстрее. Она чувствовала, что предстоящие несколько недель изменят ее жизнь. Она была готова к этому приключению.

Все началось с небольшого разочарования. Когда она, наконец, обнаружила пещеру, в которой жили Симон, Шаки и другие, все крепко спали. С нежностью смотрела она на их умиротворенные, уже сильно загоревшие лица, их стройные крепкие тела. Она с облегчением опустила на землю рюкзак. Вдалеке звало море, поэтому она надела купальник, бросила на друзей еще один взгляд и, взяв полотенце, побежала к морю. Прикосновения прохладной воды напоминали объятия, и она с наслаждением им отдалась. Она ныряла в волны, чувствовала, как распустились ее пропотевшие волосы, как вода смывала с нее грязь последних дней. Она немного поплавала, потом позволила волнам отнести себя на берег и, как была, мокрая, улеглась на полотенце.

Минут через десять она вскочила: она уснула под палящим солнцем. К счастью, она не обгорела. Она еще раз окунулась и пошла к пещере.

Тем временем они проснулись. Встретили ее приветливо, хотя и не слишком восторженно. Но это она могла понять, потому что она ведь даже не могла сообщить, приедет ли. Может быть, они уже и не ждали ее. И всем теперь нужно было привыкнуть к новой ситуации. Они предложили ей выпить и закурить, потом все вместе пошли в бар на пляже чего-нибудь перекусить. Хозяйка подала специально для нее фирменное вино, и под конец она действительно развеселилась. Вечером она заползла в спальник с сознанием того, что поступила правильно. Даже несмотря на то что именно Симон вел себя так, как будто внезапно пожалел, что пригласил ее.

Второй день начался поздно, уже около одиннадцати. Она чувствовала, что мышцы побаливают, остальным, казалось, было не лучше. Стояла такая жара, что было трудно дышать. Ветер совершенно стих, море блестело как зеркало, солнце сияло на мглистом небе. Они со стонами выползли из спальников и выкурили по первой сигарете. Миха поставил воду на горелку, Симон положил в пять грязных чашек «Нескафе» и сухое молоко: это был их завтрак. Она улыбнулась, хотя Симон совершенно забыл о ней. Но из таких чашек она все равно не стала бы ничего пить. Она решила, что будет заботиться о чистоте. Пещера была похожа на лагерь беженцев. Повсюду валялись грязные вещи, пластиковый пакет для мусора страшно вонял, песок смешался с хлебными крошками и табаком. Потом она обязательно займется уборкой.

— Ты купаться пойдешь? — спросил Симон, уже надевший плавки.

— Да, с удовольствием, — ответила она. — Я сейчас быстренько переоденусь.

— О’кей, мы пойдем вперед.

И пещера внезапно опустела. Она не торопясь надела купальник. Узкий. Слишком узкий. Она расстроенно посмотрела на свои ноги, казавшиеся чересчур белыми и жирными, в отличие от загорелых тел остальных. Нужно сделать все, чтобы как можно быстрее загореть. И похудеть.

Наконец она взяла себя в руки и побежала к ребятам, которые уже резвились в воде, без нее. Потом она увидела, что Миха стоит на берегу и приветливо улыбается ей. Он бросил ей фризби (и она его, к собственному удивлению, поймала), и вдруг все стало просто. Она бросила фризби Симону и с воплем ликования прыгнула в воду. Остальные засмеялись. И вот она уже с ними.

Вечером они сидели у костра, ели хлеб, сыр, салями и оливки. Бутылка вина ходила по кругу, а на десерт была трубка, набитая тайской травой. Первоначальная расслабленность уступила место задумчивости. Началась дискуссия на тему «быть собой».

Симон: «Самое абсурдное состоит в том, что общество требует, чтобы ты носил маску. А потом делает все, чтобы ты ее сбросил. Чтобы ты стал беззащитным».

Шаки: «Надел маску — значит, ты в состоянии функционировать в этом мире. Но всегда есть люди, которым совершенно не нужно, чтобы ты функционировал».

Миха: «Ты можешь это делать, пока пытаешься доказать миру, что функционируешь по его законам. Но кто тебе сказал, что ты должен это делать?»