– Прости, Алексей... – проговорила она почти шепотом. Впервые она обратилась ко мне на «ты». – Я все это время вынуждена была обманывать и тебя, и наших коллег. Я не могла иначе – у них находится моя мать... Помнишь, я рассказывала тебе о том времени, когда я была девочкой и жила в далекой деревне, где мы с мамой скрывались от мести жрецов у племени бангиме? Тогда догоны все-таки нашли нас. Я как раз прошла конкурс для обучения во французской школе, и под страхом смерти и мне, и моей матери пришлось дать обещание, что те знания, которые я получу в новой жизни, я никогда не применю против догонов и сделаю все, чтобы помешать европейцам проникнуть в тайны нашего народа. Пока я училась в России и во Франции, моя мама продолжала жить в деревне Амани, оставаясь под присмотром жрецов. Она и сегодня живет там, и благодаря нашему путешествию мне удалось несколько раз увидеться с нею. Клятвы нарушить я не могла, но и правды тебе рассказать тоже. За последние несколько лет мне удалось удержать несколько европейцев от исследований тайн теллемов. Те же, кто пренебрегал моими советами, к сожалению, плохо заканчивали, как и твой приятель Чезаре Пагано.

– Так это ты подложила мне его посмертную фотографию? – спросил я.

– Конечно. Его убили теллемы – сбросили со скалы. Фотография была сделана его же фотоаппаратом. Ты верно догадался, что его камеру взяли жрецы, не тронув больше никаких вещей Чезаре. Фотографию отправили мне в Париж. Я пыталась отговорить тебя от поездки, призвать тебя к осторожности. Я отговаривала Жана-Мари идти в пещеру, но он не послушался меня. Я не могла по-другому, рассказала все жрецам, попросила не убивать Брезе...

– А как же старый вождь? Его кто приговорил к смерти, тоже ты?

Амани повернулась к хогону с вопросом в глазах.

– Старый вождь жив, он просто спит! – засмеялся хогон, подтверждая гениальную догадку, высказанную в свое время Оливье Лабессом. – После того как вы навсегда уедете отсюда, он проснется и напрочь забудет о своей минутной откровенности с тобой. Но вождем, конечно, больше никогда не будет. Церемония его ритуальных похорон была организована специально для вас, чтобы вам было о чем рассказать, когда вы вернетесь к себе на родину. Я хотел, чтобы вы ушли из деревни: слишком близко вы подошли к тайнам нашего народа. Но вы, к сожалению, ушли недостаточно далеко.

– А Оливье кто сдал? – продолжал упорствовать я. – Кто знал, что он отправится в Найе?

– Это сделала я, – призналась Амани. – Я исполняла клятву, информировала жрецов обо всех наших передвижениях.

– Ты убила их, – тихо сказал я.

– Ты нарушила клятву, – заметил хогон.

– Нет.

– Ты нарушила клятву. Ты ведь прекрасно знала, что он, – хогон ткнул пальцем в моем направлении, – тоже попытается проникнуть в Найе, беседовать с Арамой, а Арама обладает Священным Знанием. Но ты обманула меня, сказала мне, что про Араму знал только тот, чье имя Оливье.

Амани опустила голову.

– Ты также знала, что он должен прийти сюда! Ведь ты же пришла сюда сама! Для того чтобы сохранить ему жизнь, верно?

– Верно... – призналась Амани.

Старый хогон снова принялся жевать губами, переводя взгляд с меня на Амани и обратно.

– Я знаю, почему ты так сделала, но разве это извиняет тебя? – наконец спросил он. – Ты тоже будешь наказана, Амани. Ты больше не будешь посвященной. Не сможешь жить среди догонов. Не сможешь передать никому своего Знания. Если ты это сделаешь, поверь мне, тебя ждет смерть. Ты поняла это?

Амани закивала головой. Мне показалось, что я вижу слезы в ее глазах.

– А теперь иди, и я не хочу больше никогда видеть тебя, – повелительно сказал жрец.

И я услышал, как она, шагнув в темноту, быстро спускается с утеса, тихо шурша подошвами по камням.

Мы сидели с хогоном в молчании на краю пещеры, смотря в темноту. Через несколько минут он тяжело поднялся.

– Иди за мной, – обратился он ко мне и нырнул в пещеру.

Мы выбрались из скал где-то в окрестностях деревни Номбори, той самой, с которой когда-то начался наш путь. Жара уже спала, и от скал веяло прохладой. Вокруг не раздавалось ни звука. Старый хогон тронул меня за плечо:

– А теперь смотри!

Передо мной, как на большом экране кинотеатра, высился огромный темный утес. Где-то сверху слышались тревожные и печальные крики теллемов, те самые крики птицы Балако, в которую так верят догоны. И как только затихли эти прерывистые, резкие звуки, я увидел, как утес надо мной стал покрываться светлячками костров – это в пещерах один за другим разводили свои костры семьи наших далеких предков, людей, населявших эту землю сотни тысяч лет назад и чудесным образом сумевших сохранить свой уникальный вид здесь, в сердце Африки.

Мы оба стояли без движения и смотрели на эту сцену. Я видел планету такой, какой она была за миллион лет до моего рождения. Мог ли я сберечь эту тайну от науки? Ведь это открытие способно произвести революцию как в истории, так и в антропологии, буквально взорвать научный мир. Мы сможем узнать, чем и как жили наши человекообразные предки. Мы сможем окончательно ответить на все вопросы и сомнения, высказываемые в адрес теории эволюции. Сможем выучить язык первых людей, познать их быт и услышать от них самих об их религии, культуре, мифах. Мы сделаем грандиозный шаг вперед в исследовании самих себя, и все только благодаря тому, что догоны в течение столетий сохраняли для нас секрет теллемов... Я было подумал, что уже созрел для того, чтобы отречься от своей страшной клятвы.

И зря. Хогон снова положил мне на плечо свою твердую руку, и в эту самую секунду словно огонь прожег меня от самой головы до ног. А потом я потерял сознание.

Первое, что я увидел, когда открыл глаза, был абсолютно белый потолок больничной палаты, и я даже зажмурился, ведь только что перед моим взором были темная ночь и утес с пляшущими искрами костров теллемов.

– Если бы было так, мы бы наблюдали папоротниковые наслоения уже на глубине десяти – двенадцати сантиметров, а где ты их здесь видел? – услышал я монотонный голос Жана-Мари Брезе.

Звук этот доносился откуда-то из абсолютной глубины пространства и с каждой секундой становился все громче: это ко мне возвращался слух.

– Хм... Не обязательно, – размеренно отвечал Оливье Лабесса. – Помнится мне, в Квебеке и... э-э-э... кажется, на плато Деккан мне попадались районы, где отложения эти были смыты ливнями позднего ледникового периода, хотя тамошние, определенно меловые почвы...

Мне захотелось сказать что-то, но вместо этого из горла раздался какой-то слабый стон.

– Смотри-ка, он очнулся, – совершенно спокойно сказал Жан-Мари, поворачиваясь ко мне. – Я всегда говорил, что русские поразительно живучи. Это, повидимому, результат холодного континентального климата Среднерусской возвышенности.

– Я еще вас всех переживу, – едва вымолвил я и повернул к ним голову.