– Привет, Дим.

– Чего-то у вас народу немного сегодня, – заметил старший брат, прохаживаясь вокруг пустых столов.

– У нас сегодня санитарный день, – бесстрастно сообщил младший, поднимая взгляд на вошедшего. – Согласно новым указаниям руководства. А скоро, я чувствую, будут субботник, пятиминутка политинформации и плакаты «Муха – источник заразы».

– Чего ты ерничаешь? – удивился Дмитрий. – Не вижу ничего плохого в том, что люди на две тысячи лет раньше начнут чистить зубы. Тебе, как радетелю за народное благо, это должно быть даже приятно.

– Когда к власти приходят санитарные врачи, – уверенно сказал Святослав, – остается только расслабиться и получать удовольствие. Только я так не умею.

– Ты еще много чего не умеешь. – Знакомая с детства интонация привычно раздражала Хромина-старшего. «Да я тебе говорю, крем-брюле вкуснее!» – втолковывал один желтоволосый мальчишка другому, пониже. «А я не хочу!» – скрипел другой, отталкивая вафельный стаканчик и требуя спрятанное за спиной старшего брата эскимо. – А я тебе говорю, ты просто, как всегда, завидуешь, потому что, как всегда, сидишь на стуле ровно и ждешь, пока тебя оценят и поймут. Ну, хорошо, я подсуетился, меня, может быть, в сенат выберут. Хочешь, я с Внутриннием поговорю, тебя возьмут экспертом по общественному мнению? Я серьезно…

– Прошлое нельзя изменить, – серьезно покачал бородой Святослав Васильевич. – Мы все сгинем в этом Риме, потому что жить, как они, не сможем, а поменять что-то не сумеем.

– Здрасьте! – рассмеялся Дима. – Вот нежданная проблема. Обычно такие, как ты, убиваются, чтоб бабочку не раздавить, не дай бог причинные связи нарушатся! Будь спокоен, твой лысый гитлероид скоро полмира завоюет, а я рассчитываю к празднику общественные сортиры обустроить, и ничего, мир не шатается!

– Общественные сортиры, – с неожиданной резкостью вскочил со стула младший брат, – были в Риме и без твоего драгоценного старания, серость ты троечная! И Спартак худо-бедно в истории был! Говорю тебе, мы уйдем, как в песок, и только через две тысячи лет какой-нибудь Шамполион откопает твой мраморный бюст с отколотой головой и, дополнив список сенаторов именем Митя, скажет, что это искаженное византийское Митрий, от слова Митра, что означает Увенчанный Короной!

Митя Хромин предостерегающе поднял палец, подошел к двери и резко ее распахнул. В зал буквально ввалился прислонившийся к ней ухом Плющ. Как и всякая особа, получившая, наконец, в свое распоряжение нечто, заработанное долгим сексуальным трудом, и чувствующая, что впервые с утра нет прямой необходимости наводить макияж, подвивать ресницы и прочими способами соответствовать, выглядел он неважнецки – ни маникюра, ни прически. Но ни это, ни явное изобличение в подслушивании не могло обескуражить второй день как свободного гражданина Рима. Натянутая улыбка на зеленоватых губах стала только чуть презрительнее, когда он узнал посетителя:

– Вале, Семипедис. А вы знаете, что у нас с утра водопровод отключили? Ни помыться, ни, извиняюсь, душ принять. И часы в холле не работают.

– Вашу ветку акведука сейчас переподключают к магистральной трассе до Сучьего болота, – поморщился Дмитрий. – К вечеру будет вода.

– Смотрите, – погрозил пальцем Плющ, – поверю на слово. Эй, борода, – обратился он к Святославу Васильевичу. – Кто обещал провести воспитательную работу с персоналом? Это что, уборка, что ли? Побелка по всему зданию. А пол, между прочим, – мозаика, я понимаю, что некоторым из деревни это слово непонятно…

– Айшат все делает правильно, – не глядя ему в глаза, сухо и четко проговорил доцент, – а побелка будет. Пока директор велит закрашивать плафоны и фрески, хотя даже тем, кто из деревни, понятно…

– Это не директор велит, а диктатор! – на высокой ноте перебил Плющ. – Потому что нравственность! Потому что бардак начинается с халатности! Даты на себя посмотри, ты на свое рабочее место посмотри! Фишки разбросаны как попало, учет не ведется. Вот, посмотрите, уважаемый Семипедис, что я у них из клепсидры вытащил!

– Пружинка, – пожал плечами Дмитрий Хромин. Он испытывал чувство неопределенной гадливости. Почему-то вспомнилась раздатчица в пригородном буфете, орущая на компанию студентов.

– «Пружинка»! – передразнил его новый директор казино. – Если от часов отваливается одна пружинка, потом другая, потом мальчик с палочкой, это говорит о том, что персонал халатно относится к имуществу. Кому будет нужна клепсидра без мальчика с палочкой?

– Да уж тебе-то точно не нужна, – вполголоса, но очень зло пробормотал доцент.

– Что? – Плющ по-прежнему с удивительной легкостью понимал туманные оскорбительные намеки, но, в отличие от позавчерашнего дня, уже не считал нужным сдерживаться. – Это кто гомосек? Это я гомосек?

Дверь открылась в третий раз, пропуская Айшат с граблями, обмотанными паклей, и остроконечным ведром, смахивающим на некрашеное пожарное. Полюбившиеся банты девушка по-прежнему каждое утро аккуратно вплетала в смоляные косы, а деловой костюм сменила на некое подобие синего халатика, при ближайшем рассмотрении оказавшегося парадным ритуальным облачением весталки второго ранга.

– О, Димка! – улыбнулась она с порога. – Я твои стихи слышала. Прямо Багрицкий.

– Стишочки почитываем, персонал? – с ходу заорал Плющ. – А работать будет кто, а? Я тебе что сказал про лестницу? Пока чистая не будет…

Айшат молча улыбнулась и открыла дверь настежь… Трое мужчин выглянули наружу. Плющ, загибая пальцы на руке, пересчитал чистые ступеньки. С подозрением поглядел на грабли в руке Айшат.

– Это называется швабра! – охотно пояснила она, протягивая орудие труда, как букет цветов. – Как твои уши, Плющик, все болят?

– Персонал! – зашипел Плющ, оглядываясь на братьев Хроминых. Вчера он уже пытался вступить с Айшат в дискуссию по поводу интерьерной эстетики, но после десятой стихотворной цитаты вынужден был произнести фразу, которой прерывал споры с любимым диктатором. К несчастью, Айшат поняла слова буквально и тут же сообщила ряд медицинских советов, узнанных еще от дяди Салима, лечившего – маленькую Айшат от воспаления среднего уха народными средствами. Вчера злобный на весь мир Плющ не нашел, что противопоставить незыблемо позитивному настрою девушки.

– Просто, как я прочла у вашего великого поэта Цельса в сочинении «О страданиях ушных, распутством в молодые годы нажитых»…

– У тебя там часы разваливаются на ходу! – заорал директор, потрясая злополучной пружинкой. – Так что иди и поставь на место… Нет, давай вместе пойдем… Это не сотрудники, это Юстинианова чума какая-то! – кричал он, сбегая побеленными подошвами сандалий по свежевымытой лестнице.

– Разве Цельс – это поэт? – осторожно спросил Дмитрий Хромин, снова оставшись наедине с братом. – Разве не врач?

– Римский наместник в греческом городе Эфесе, – бесстрастно, словно читая по памяти энциклопедию, растолковал Святослав. – Прославился справедливостью и всесторонним кругозором. Написал множество сочинений, из которых сохранился только трактат по медицине. Благодарные сограждане увековечили его память, воздвигнув библиотеку научных трудов, ставшую крупнейшей после Александрии.