– Служил рейнджером, восьмая рота девятой бригады. А вы были в морской пехоте?

– Третья бригада.

– Там наградами не разбрасывались.

– Не разбрасывались, это вы верно подметили. Ну… нашу роту втоптали в рисовое поле близ Куанчи. Сержант наступил на мину, и ему оторвало ногу по колено. За ним поползли двое, и через минуту мы их лишились. Обоих положил снайпер, засевший на дереве. Погода была нелетная, так что надеяться на вертолеты и напалм не приходилось, но для того парня мы все были, как на ладони, и он расстреливал нас неспешно и методично. Словно бутылки в тире. Мы запросили о помощи артиллерию, но ничего путного из этого не вышло. Сержант кричал, чтобы его не бросали… что он взорвет себя, если мы уйдем. Я думаю, он так бы и сделал. Поэтому пополз и вытащил его.

– Вот так просто?

– На войне все бывает. Кому не повезет, а кого и пронесет. Снайпер пытался меня снять, но мазал.

– В наградном листе говорится, что вы и с ним разобрались тоже.

– Когда я вернулся целым и невредимым вместе с сержантом, меня охватила эйфория. Ложное чувство собственной неуязвимости. Казалось, меня кто-то заговорил от пуль. Все летят мимо. У вас бывало на войне такое чувство?

– Только однажды. Опасная иллюзия.

– Да, но тогда она мне помогла. Я взял гранатомет и рванул через поле.

– Оно было заминировано?

– Да, но тогда я об этом не думал. У меня была цель – снайпер. Бежал зигзагами, падал, перекатывался, опять бежал. Тот парень стрелял, но ему не везло. А когда я приблизился на расстояние выстрела, ему уже поздно было спасаться. Он слишком увлекся мной и проворонил момент, когда следовало слезать с дерева и давать деру. Я подбежал, навел свою трубу, и снайпера не стало.

– Это был геройский поступок. А как насчет случая с изнасилованием? – без всякого перехода буднично спросил Кайсер.

Снова пауза. Кайсер вел допрос таким образом, что Уитон никак не мог к нему приноровиться. Едва он начинал привыкать, как его мгновенно спускали с небес на землю очередным неудобным вопросом.

– А при чем тут это? – наконец тихо осведомился художник.

– По-своему, это тоже был геройский поступок. Но за такие в армии медали не дают. Скорее наоборот. Думаю, тот поступок стоил вам дружеского расположения сослуживцев, не так ли?

– У меня не было выбора.

– Не было?

– Я воспитан на уважении к женщине, агент Кайсер. На каком бы языке она ни изъяснялась и каким бы цветом ни отливала ее кожа.

Я едва удержалась, чтобы не поаплодировать Уитону.

– К тому же это была даже не женщина, – добавил он глухо, – ребенок…

– Они только собирались ее насиловать или уже закончили, когда вы там появились?

– Я застал их как раз в процессе. Мы обшаривали какую-то деревушку, искали схроны с оружием. Помню, я дошел почти до околицы, как вдруг услышал визг из крайней лачуги.

– Их было двое?

– Да. Один уселся на ее груди, придавив коленями руки, другой… другой насиловал.

– Каковы были ваши действия?

– Я потребовал прекратить.

– Но один из них был старше вас по званию, не так ли? Капрал, сержант?

– Капрал.

– И они послушались?

– Нет, конечно. Они стали ржать.

– А вы?

– Я взял их на мушку и сказал, что буду стрелять.

– У вас была «М-16»?

– Нет, шведская «К-50».

– Хороший выбор. Вы знали толк в оружии.

– Просто не хотел погибнуть только потому, что «М-16» дала бы осечку в критический момент. Я прикупил себе «К-50» в Сайгоне, когда проводил там свой отпуск.

– Хорошо. Что было дальше?

– Они стали орать на меня, грозить всеми смертями, но девчонку оставили в покое.

– Вы в самом деле готовы были открыть по ним огонь?

– Да. Но стрелял бы по ногам.

– Вы вернулись в часть и тут же доложили о происшествии по команде?

– Да.

– А что стало с той девочкой? Вы пытались ее утешить?

– Нет, я старался не спускать глаз с тех двоих.

– Разумно.

– Ее мать была там же. Они ее оглушили, но к тому моменту она уже потихоньку начала приходить в себя. Скажите, друзья, какое отношение все это имеет к вашему расследованию?

– Честно? Понятия не имею, мистер Уитон. Но мы наметили круг вопросов и зададим их все, таковы правила. До сих пор вы были с нами откровенны. Я благодарен вам за это. И это говорит в вашу пользу.

– В самом деле?

В колонках раздалось шуршание. Мы с Бакстером поняли, что Ленц расхаживает по комнате и микрофон трется о ткань пиджака.

– Готовность номер один, – шепнул мне Бакстер.

– Мистер Уитон, – снова раздался голос Ленца. – Должен вам сказать, что полотно, над которым вы работаете, уже сейчас производит сильнейшее впечатление. Оно, похоже, знаменует возврат к вашей прежней манере письма. Уверен, что картина произведет фурор в мире искусства.

Очевидно, доктор Ленц придерживался совершенно иных методик ведения допроса, нежели Кайсер.

– Спасибо на добром слове, – ответил Уитон. – Честно говоря, меня не очень заботит мнение критиков. Я их недолюбливаю. Нет, лично у меня не было с ними никаких проблем, но они жестоко обходились с работами людей, перед которыми я преклоняюсь. И этого я им забыть не могу.

– Вспомним, что говорил о критиках Уайльд! – воскликнул Ленц. – «Те, кто в прекрасном находят дурное. Люди испорченные, и притом испорченность не делает их привлекательными».

– Вот именно! – обрадовался Уитон. – Фрэнк точно такого же мнения, между прочим. И он большой поклонник Оскара Уайльда.

– Да? Ну тогда мы с ним быстро найдем общий язык. – В колонках опять зашуршало. – Мистер Уитон, по образованию я не только психолог, но и врач общей практики. Прошу простить мою бестактность… Словом, если не возражаете, я бы хотел поговорить о вашем недуге и о том, как он отразился на вашем творчестве.

– Я бы предпочел не затрагивать эту тему.

Ленц отозвался не сразу, и я готова была побиться об заклад, что он вперил в Роджера Уитона один из своих фирменных «изучающих» взглядов.

– Понимаю… – наконец проговорил он. – Однако боюсь, нам от этого разговора никуда не деться. Диагнозы, подобные вашему, ложатся на людей тяжким грузом и могут вызывать весьма резкие психологические перемены. Мне необходимо в этом разобраться. Тем более, что вы художник, а художники – особые люди. Вам известно, например, что Пол Кли также страдал склеродермией?

– Да, и это наложило серьезный отпечаток на его работы.