Ни в Верховном Суде, ни в кругах общественности не поверили этой версии. В случае, если бы судья согласился ее принять, то выставил бы себя на всеобщее посмешище. Тогда судья заявил, что дело выходит за рамки его компетенции, и передал его в военный трибунал. Из своей больничной палаты, утопая в белоснежных простынях, Ирэне Бельтран наблюдала, как улетучивается возможность наказания виновных, и попросила Франсиско немедленно съездить в пансион «Божья воля».

— Передай мою записку Хосефине Бианки, — попросила девушка — У нее хранится нечто очень важное для меня, и если ей удалось избежать обыска, то она отдаст тебе это.

Он и помыслить не мог, чтобы оставить ее одну, но девушка упорно настаивала, и тогда он рассказал ей о том, что за ними установлена слежка. До сих пор он скрывал это от Ирэне, чтобы не пугать ее, но понял, что она об этом знает, так как она не выразила никакого удивления. В глубине души Ирэне допускала, что смерть возможна и близка, и понимала, что ее трудно будет избежать. Только когда Хильда и профессор Леаль подменили Франсиско у кровати больной, тот поехал к престарелой актрисе.

Его встретила Роса: из-за сломанных ребер она передвигалась с трудом. Она похудела и выглядела уставшей. Она провела его через сад, показав мимоходом на недавно вскопанное место, где рядом с могилой выпавшего из слухового окна ребенка была зарыта Клео.

Хосефина Бианки утопала среди диванных подушек у себя в комнате. Она была в рубашке с широкими рукавами, отделанными кружевными фестонами[57]ручной работы, на плечах — искусной работы накидка, а белоснежные локоны были стянуты лентой на затылке. На расстоянии вытянутой руки лежало зеркало в серебряной оправе и стоял поднос, заставленный пузырьками с рисовой мукой, куньими кисточками, кремами восковых оттенков, кисточками из лебяжьих перьев, костяными и черепаховыми заколками. Она занималась макияжем, — эту деликатную процедуру на протяжении вот уже более шестидесяти лет она проделывала не пропуская ни одного дня. На фоне светлых утренних лучей ее лицо проступало словно японская маска, на которой нетвердая рука нанесла пурпурные очертания рта. Ее веки дрожали, переливаясь на фоне пудры цвета утренней зари голубыми, зелеными и серебристыми оттенками. Во власти грез былого, быть может, воображая себя в театре за кулисами перед подъемом занавеса в один из вечеров премьеры, она сначала не узнала Франсиско. В глазах, обращенных в прошлое, затрепетало сомнение, и ее душа медленно возвращалась в настоящее. Она улыбнулась, и два ряда прекрасных искусственных зубов придали ее лицу моложавости.

За месяцы дружбы с Ирэне Франсиско поближе познакомился со стариками и таким образом открыл для себя, что единственным ключом в общении с ними может быть любовь: их разум — лабиринт, где они с легкостью могут затеряться. Сев на краешек кровати Хосефины Бианки, он погладил ее руку, приспосабливаясь ко времени, в котором она жила. Торопить ее было бесполезно. Мысленно она пребывала в блестящей поре своей жизни, когда ложу бенуара заполняли поклонники, в гримерной благоухали букеты цветов, когда она совершала шумные турне по континенту, и для разгрузки и погрузки ее багажа на судно или поезд требовалось пять носильщиков.

— Что же произошло, сынок? Где вино, поце-i луи, смех? Где любившие меня мужчины? А рукоплескавшие мне толпы людей?

— Все это здесь, Хосефина, в вашей памяти.

— Я стара, но еще не идиотка. Я прекрасно понимаю, что я одна.

Она обратила внимание на футляр с фотоаппаратом и захотела сняться на память на случай своей смерти. Она надела колье с фальшивыми алмазами и украсила себя бархатными бантами, сиреневой вуалью, веером из перьев и улыбкой из прошлого века Несколько минут она держала позу, но вскоре устала и, закрыв глаза, прилегла, с трудом переводя дыхание.

— Когда возвращается Ирэне?

— Не знаю. Она прислала вам записку. Говорит, у вас что-то есть для нее.

Старуха взяла листок обтянутыми в кружева пальцами и, не прочитав, прижала его к груди.

— Ты муж Ирэне?

— Нет, но я ее люблю, — ответил Франсиско.

— Тем лучше! Тогда я могу тебе это сказать. Ирэне как птица, в ней нет чувства постоянства.

— Зато у меня его на двоих, — засмеялся Франсиско.

Она согласилась передать ему три записанные пленки: они хранились у нее в бальной сумочке, расшитой бисером. Ирэне сама никогда не сумела понять, почему она доверила их актрисе. Разве что в порыве великодушия. Она ведь не могла знать, что ее попытаются убить, обыщут ее дом и служебный кабинет в поисках этих лент, однако догадывалась, что это ценные улики. Она поручила их престарелой даме, чтобы сделать ее соучастницей чего-то, что пока еще не было тайной, и таким образом придала ее жизни смысл. Это произошло стихийно, как и многое из того, что она делала для пациентов «Божьей воли», как, например, празднование несуществующих дней рождения, игры, театральные постановки, подарки и письма от воображаемых родственников. Однажды вечером, зайдя к Хосефине Бианки, Ирэне увидела, что та подавлена; старая актриса бормотала, что лучше ей умереть: она никому не нужна, никто ее не любит. За зиму она очень сдала и, чувствуя недомогание и свою изношенность, стала часто впадать в депрессию, хотя ясный ум и память ее по-прежнему не подводили. Ирэне хотелось что-нибудь сделать для нее; чтобы отвлечь от одиночества и чем-нибудь заинтересовать, она отдала ей эти ленты, предупредив об их важности и попросив хорошенько спрятать. Это поручение привело престарелую даму в неописуемый восторг. Она тут же вытерла слезы и пообещала не умирать, а быть здоровой, чтобы ей помочь. Она думала, что хранит какую-то любовную тайну. То, что начиналось как игра, завершилось достижением поставленной цели: магнитофонные записи были спасены не только от любопытства Беатрис Алькантары, но и от полицейской реквизиции.

— Передайте Ирэне, чтобы она скорее возвращалась. Она обещала помочь мне в мой смертный час, — сказала Хосефина Бианки.

— Этот час еще не настал. Вы можете прожить еще долго: вы ведь сильная и здоровая.

— Знаешь, мальчик, я жила как сеньора, хочу так и умереть. Я что-то устала. Мне нужна Ирэне.

— Сейчас она прийти не может.

— В старости что плохо: никто нас не уважает, все обращаются с нами как с непослушными детьми. Всю жизнь я жила как хотела У меня всего было в достатке. Почему у меня отнимают право на достойную смерть?

Франсиско ласково и почтительно поцеловал ей руку. Выходя, он видел, как в саду нянечки ухаживают за обитателями пансиона, и те, немощные и одинокие, прикованные к инвалидным коляскам, в наброшенных на старческие плечи шерстяных шалях, жалкие, глухие, почти ослепшие, похожие на мумии, едва живые, уже давно не поспевают за настоящим. Он подошел к ним попрощаться. Полковник, увешанный жестяными медалями и орденами, по-прежнему отдавал честь реющему перед его взором национальному флагу. Самая бедная вдова королевства зажала в складках подола консервную банку с очередным пустячным сокровищем. Полупаралитик по привычке ждал почту, хотя в глубине души давно догадывался, что именно Ирэне придумывала ему на радость ответные письма, и он делал вид, что верит в ее жалостливую ложь, чтобы не разочаровывать ее. Когда она перестала появляться в «Божьей воле», у него не осталось, о чем мечтать. Какой-то старец остановил Франсиско у двери.