— Вам хорошо говорить. — Вяземская готова была расплакаться. — Ведь фабрика по выделке патронов и ракет, куда вложены ваши средства, куда как ближе государю, чем мои суконные мануфактуры.

— Ну полно… Вот возьмите Нарышкиных — те вообще намерены заняться перевозкой грузов по рекам.

— Как так? — От удивления у Зинаиды Петровны пропало всякое волнение. — Но это же неблагородно!

— А механика?

— О, механика — шарман!

— Вот! — Лопухина со значением улыбнулась. — Кирилл Ильич после ареста и суда три месяца ходил в бурлаках, и мысль там ему явилась — устроить судно с паровой машиной, чтобы сама гребла и другие за собой тянула. Представляете, десять тысяч пудов одновременно?

— Да ну? — восхитилась хозяйка салона. — Это совсем другое дело! Паровая машина — тоже очень благородно! Вы не знаете, Дарья Алексеевна, в Швеции их применяют? Если привезут трофейные, я бы купила сразу две.

— Тоже для судов? В Англии, говорят, уже начали ставить.

— Ах, не упоминайте этих мерзавцев! — Зинаида Петровна, муж и старший сын которой оказались вовлечены в мартовский заговор и погибли в Ревельском сражении, резко переменила настроение.

— Простите…

— Пустое, я почти привыкла… Пойдемте лучше к роялю. Вы слышали, какой у красногвардейского священника чудный баритон?

— Нет, — ответила Лопухина и почему-то опять покраснела.

— Как, вы пропустили такое несказанное удовольствие? Возмутительно и непростительно! Ничего, еще не поздно исправить досадное упущение. — Вяземская взяла Дарью Алексеевну за руку и чуть ли не силой повела к роялю. — Отец Николай, где же вы? Кто обещал нам исполнить новый романс? Обманывать дам нехорошо!

Капитан Тучков лично вывел к инструменту упирающегося священника и поклонился:

— Гвардия никогда не отказывается от своих обещаний, мадам! Он конечно же споет, давайте попросим! Есть желающие аккомпанировать?

Таковых оказалось слишком много, и Александр Андреевич, дабы никого не обидеть, сел за рояль сам. Пальцы, с одинаковой нежностью умевшие ласкать шпагу и женщин, пробежались по клавишам. Отец Николай нервно сглотнул и выдохнул, глядя Дарье Алексеевне прямо в глаза:

— Я исполню… прошу простить, это не моя песня. Его Императорское Величество напевал как-то раз, вот я и…

— Пойте! — попросила Лопухина, не отводя взгляда.

— Хорошо… тогда…

Дрогнули струны. Капитан явно знал мелодию заранее — заиграл сильно и уверенно.

Не жалею, не зову, не плачу,

Все пройдет, как с белых яблонь дым.

Увяданья золотом охваченный,

Я не буду больше молодым.

Затихли голоса в зале. Лицо Дарьи Алексеевны застыло в недоуменном напряжении, и только одни глаза требовали — дальше!

Ты теперь не так уж будешь биться,

Сердце, тронутое холодком.

И страна березового ситца

Не заманит шляться босиком.

Дух бродяжий, ты все реже, реже

Расшевеливаешь пламень уст,

О моя утраченная свежесть,

Буйство глаз и половодье чувств!

Тихо вскрикнула Зинаида Петровна, когда сжавшиеся непроизвольно пальцы Лопухиной стиснули ей руку. Державин, пробиравшийся от дверей к роялю, уронил на пол толстый альбом, откуда разлетелись листы с неровными стихотворными строчками.

Я теперь скупее стал в желаньях,

Жизнь моя? Иль ты приснилась мне?

Словно я весенней гулкой ранью

Проскакал на розовом коне.

А женские глаза, напротив, кричали: «Нам ничего не приснилось!»

Все мы, все мы в этом мире тленны,

Тихо льется с кленов листьев медь…

Будь же ты вовек благословенно,

Что пришло процвесть и умереть.

Рояль смолк с последним звуком песни. Дарья Алексеевна подошла к священнику и мягко положила руки на плечи:

— Не нужно умирать… Нам еще жить и жить… нам…

— Нам?

— Да.

— Это ответ на все вопросы?

— На все.

Зинаида Петровна Вяземская, до глубины души пораженная вопиющим нарушением пристойности, оглядела залу в поисках поддержки.

— Это возмутительно! — и тут же поправилась, увидев стоящего в стороне императора Павла Петровича. Улыбающегося императора! — На самом деле возмутительно — никакие условности не должны препятствовать соединению любящих сердец!

Еще час спустя

Вот так неожиданно ко мне пришла слава великого поэта. Сколько ни отнекивался, объясняя, что стихи написаны ротмистром Сергеем Есениным, к сожалению, рано ушедшим из жизни, но никто так и не поверил. Все сдержанно, боясь попасть в опалу из-за грубой лести, хвалили, говорили о большом вкладе в развитие русской изящной словесности, о неоценимом… К чертям! Какой вклад, если Державин бросил альбом со стихами в камин? А если совсем литературу оставит? Самому вдохновлять будущих поэтов?

Единственно хорошо — отношения отца Николая и Дарьи Алексеевны наконец-то прояснились. А то доверить пост обер-прокурора Священного Синода неженатому человеку совершенно невозможно, а руководство церковью и руководство церкви необходимо укреплять, причем срочно.

Вообще, была поначалу мысль избрать Патриарха, но, немного подумав, от нее отказался. Не может быть в партии двух лидеров, правильно? Спросите, при чем тут партия? А вы приглядитесь, прежде чем спрашивать. Иерархия, дисциплина, ячейки в виде приходов, взносы… Готовая партия и есть — хоть Царство Небесное на земле строй, хоть коммунизм. Существует, правда, опасность зарождения комчванства… не сейчас, в будущем. Но мы же большевики-интернационалисты, не так ли? Это к тому говорю, что есть у моей партии серьезный конкурент, который и не даст расслабиться. Понимаете, о ком?

Ладно, что мы все о делах и о делах? Кто обещал поэтический вечер? Где Державин с его поэмой? Ах да, поэма в камине… но это же не повод молчать?

— Гавриил Романович, теперь твоя очередь.

— Государь, мне, право слово, неудобно.

— Это почему?

— Осознавая всю ничтожность потуг… И вообще, я принял решение навсегда оставить поэтическую стезю.

— А если Родина прикажет?

— Родина?

— Император.

— Тогда придется подчиниться.

— Считай, что приказ уже получен.

Беда с этими талантами! Ей-богу, легче сражение выиграть, чем успокоить обидчивого и ранимого писателя. Ну чисто дети!

Державин вышел к роялю и прокашлялся:

— Дамы и господа! Друзья мои! Извините, читать буду по памяти, так что, может быть, чего-нибудь и позабуду. Не судите строго скромного пиита.