2

Субботним вечером произошли два события, которые подтвердили грязновскую теорию о том, что если все на какой-то момент начинает складываться удачно, а ты уже начинаешь верить, будто места неудачам в данном историческом контексте больше не остается, вот тут и жди плевка судьбы. Причем в самую глубину твоей чувствительной души. Другими словами, свершилось то, что Вячеслав Иванович как бы интуитивно предчувствовал и не поленился вылить на голову оказавшегося на связи своего друга Турецкого — наколдовал, называется. Вот и не верь после этого его предчувствиям…

Прежде всего возникла прямо-таки ниоткуда Эмилия Леонидовна и торжественно сообщила, что ее подруга Вика неожиданно прилетела из Франции буквально на несколько дней, по чисто издательским делам, и теперь есть все возможности срочно и весело провести время. Тем более что Вика уже наслышана от нее о рыжем генерале и хочет познакомиться, а Мишка отправился в Питер с большей частью своей команды, потому что в «северной столице» образовали комитет, который ведет подготовку к празднованию трехсотлетия города, а Фрадкин что-то там очень ответственное спонсирует. Короче, она, то есть Эмма, свободна сейчас как птица для полета. Это она процитировала кого-то из классиков, а кого — забыла, но и Турецкий не стал уточнять, кому принадлежит крылатая фраза из его юности о том, что «человек рожден для счастья, как птица для полета». То ли Горький, то ли Чехов — да и какая, в сущности, разница? Короче, господа генералы, какого черта вы телитесь и, вообще, чего там о себе воображаете?!

Честно говоря, Александр Борисович именно в данную минуту не испытывал острого желания бросаться со всех ног в объятья красивой, сексуальной и щедрой на выдумки женщины, у которой возникавшие походя воспоминания о мифическом лодочном сарае порой затмевали все разумные доводы нормальной логики. А у Турецкого было элементарно плохое настроение от повторяющихся неудач с допросом Сафиева, которого не могли прошибить, как говорится, ни угрозы, ни мольбы. Этот подонок просто издевался над следователем. Он смотрел с откровенной насмешкой, внимательно слушал доводы Турецкого, но не отвечал ни на один из десятков вопросов. Будто утверждал тем самым: можете делать что хотите, хоть головы себе поразбивайте, а я вам ничего не скажу, рта не открою. И не открывал, мерзавец. Интересно, на что надеялся?

И Турецкий снова и снова посылал к дому, где проживал Николай Сафиев, Толю Малахова с оперативниками, и те проводили повторные, уточняющие опросы соседей, которым они уже порядком надоели, и снова обыскивали сто раз обысканное помещение.

А в общем-то, своя логика у этого старшего сержанта все-таки была. Вы докажите мою «страшную вину». Чужие погоны нацепил? Подумаешь, пофорсить захотелось. Левачил? А кто сейчас этим не занимается — жить-то надо. Машина угнанная? Купил по случаю, зачем же родную часть подставлять? И все прочее в таком же примерно духе. Но так размышлял Турецкий, глядя на ухмылку Сафиева, а тот просто молчал, как немой. Ну выгоняйте из органов, а сажать меня вам не за что! Никого не убил, не ограбил, а если кому другой вред причинил, вот пусть тот и вчиняет иск…

Но Турецкий понимал, что упорно молчащий Сафиев чего-то напряженно ждет, скорее всего, с воли. Вот что ему оттуда прикажут, то он и делать станет, тем более — говорить. Поэтому Александр Борисович особо предупредил начальство корпуса следственного изолятора, чтобы любые передачи его подследственному, если таковые будут иметь место, тщательно проверялись. Однако их еще не было — ни грева, ни маляв. Вот и находился теперь Турецкий в непонятном самому себе состоянии странного ожидания чего-то неясного, что должно произойти. Может, это и не явная опасность за углом, но все равно какая-то неприятность. Ведь и наехать уже попробовали, и без всяких предварительных условий разборку хотели учинить — хорошо, Денисовы ребятки рядом оказались, а тут еще и Славка со своей гребаной «интуицией»…

Вот и сейчас, разговаривая по телефону с Эммой, Александр не мог отделаться от твердого ощущения, будто их разговор прослушивается. Не говоря мадам ни да, ни нет, он спросил, откуда она звонит. Оказалось, из автомата в метро. Ну конспираторша! Тогда ясно, откуда этот посторонний шум…

— А где твои… эти? — спросил Турецкий.

— Зачем они тебе? Я ведь доложила, что свободна. А из машины я больше не разговариваю. Она, кстати, на стоянке у казино, на Новом Арбате. И будет отдыхать до утра, потому что ее хозяйка намерена играть по-крупному. Так что и у тебя, и у твоего приятеля есть все основания не терять драгоценного времени. И лучше, если ваш приезд обойдется без помпы. Уж разоритесь однажды на такси!

А она начинала не только командовать, но и подначивать, ишь ты! Вот так, раз уступишь, два, а потом готовь свою спину под седло, в зубы мундштук вставляй, ибо тебя уже приготовили для азартных и долгих скачек.

— Я должен переговорить, как ты понимаешь… — без ссылки на конкретную личность сообщил Александр Борисович, не зная, как отреагирует на неожиданное предложение Вячеслав Иванович.

Нет, был, конечно, разговор, но когда? И потом, все выглядело в некотором роде обыкновенной, ни к чему не обязывающей шуткой. Славка, кажется, вообще не принял то ее приглашение познакомить с подругой из Франции всерьез. Тем более что и речь шла о рыжих, ну конечно, обычный треп…

— Короче, так, — видно, ей надоело уговаривать кавалера, — запиши или запомни домашний телефон Вики, — и она продиктовала номер, — а когда наконец придете к какому-либо решению, позвоните туда и скажите. Можете захватить цветы для парижанки, а все остальное у нее там и без вас имеется, вот так, господа нерешительные!

Турецкий находился еще в своем рабочем кабинете. Кончалась суббота. Дома его никто не ждал — это был тот редкий день, когда все оказались заняты своими личными делами. Нинку Ирина отправила на выходные в гости к ее подруге за город — на лыжах кататься. А сама, если Александр Борисович не возражал бы, собиралась навестить собственных подруг, точнее, коллег по работе в музыкальном училище. У них намечался по какому-то поводу девичник, к которому они готовились давно и о чем Турецкий уже знал, поэтому было бы неправильным ставить супруге какие-то препоны.

В этой связи звонок Эммы был, с одной стороны, даже в некотором роде как бы выручалочкой. Если бы — с другой — не отвратное настроение от непробиваемой стены — тупой и равнодушной к любым увещеваниям, перед которой находился теперь Александр Борисович.

Кроме того, он ничего не знал о Славкиных планах на вечер, а ведь, если Александру Борисовичу не изменяла память, тот вроде бы собирался податься на выходные куда-то на Истринские озера — рыбку удить. Вместе со своими приятелями, такими же чудиками и любителями подледного лова. Нет, ну конечно, это большой спорт! Чем же еще и заниматься на морозе-то? Открывай да наливай — знаем мы эту зимнюю рыбалку…

Но позвонить в любом случае следовало. Что Александр Борисович и сделал, не испытывая при этом ровным счетом никаких эмоций или желаний, подкрепленных эмоциями. А вот что он сделал бы с наибольшим удовольствием, так это отправился бы домой, выпил рюмку-другую, позвонил бы Ирке на ее мобильник, сообщил бы, что он давно дома, да завалился спать. Как нравоучительно повторяет по такому поводу давний приятель, но, правда, из другой области — Юрий Федорович Мананников, крупнейший специалист по эксплуатации автомобилей и целенаправленному потреблению всякого рода лекарственных средств, — тот, кто хорошо спит, и живет долго…