Кто-то навалился сверху, еще кто-то схватил за ноги, а третий враг прижал голову к палубе. Держали невидимки крепко, а когда отпустили, оказалось, что руки и ноги Воротова скованы магнитными кандалами. С предплечья сдернули крепеж для пистолета, а из карманов вытряхнули небогатое содержимое. Действовали невидимки уверенно, из чего можно было сделать вывод, что темнота для них не помеха.

«Неужели все-таки „ночные“? Замаскировались под полицейских? Или они реальные полицейские, только „ночного“ образца? Не все ли равно? Дело закрыто. „Омега“ разгромлена. Дракон загнал нас в ловушку, и мы, отлично понимая, куда идем, вошли в нее добровольно. Глупо. Хотя какой у нас был выбор? Улететь на Луну, на Титан, на Ганимед? В дальние колонии? Бессмысленно. Золотой Дракон достал бы нас и там, и необязательно с помощью „ночных“ последователей. Он ведь Золотой, а золото любят все, и „ночные“, и обычные».

Невидимки подхватили Воротова на руки и понесли куда-то в сторону мостика. Похоже, они уже захватили всю станцию и выносить пленников собирались не таясь, через главный шлюз.

Так и получилось. Очутившись в тесном кубрике на борту полицейского катера, Воротов впервые за последние полчаса увидел хоть какой-то проблеск света. На катере царил красноватый полумрак, но даже этого скудного света было достаточно, чтобы вздохнуть с облегчением и сориентироваться в обстановке. А сложилась она довольно странным образом. В кубрике вместе с командиром оказались только двое членов разгромленной «Омеги»: Вальтер и Джейсон Чу, оба без сознания. Ни Вакидзаси, ни Чижова на катер грузить никто не спешил. О Люси и вовсе не шла речь. Но с ней все было более-менее понятно, с Чижовым в принципе тоже — он военный, и его могли оставить на растерзание военной полиции. А вот почему копы пренебрегли компанией Вакидзаси, было непонятно.

— Вау, — очнулся Джейсон. — Так меня не месили даже в Бирюлеве. Спрашивается, за что? Сидел себе в кресле, дремал, раз уж темно, никого не трогал. А они влетели, повалили на пол, и давай пинать. Вас тоже отделали, командир?

— Слегка. — Алекс поворочался, пытаясь устроиться поудобнее, но со скованными за спиной руками это оказалось непросто.

— А с капитаном что? — Чу ухмыльнулся. — Какой-то он напряженный.

— Шокером обработали.

— А-а, понятно. Обиднее всего, когда от своих достается. Уж я-то знаю. На месте Вальтера я бы уволился в знак протеста.

— И без протеста уволят, — прошептал очнувшийся Грайс. — Нас трое?

— Похоже, что так. — Алекс прислушался.

Судя по звукам, катер задраил люки и готовился к расстыковке.

— Получается, все-таки Люси, командир?

— Мне тоже обидно, Вальтер, но получается, что она.

— А что — она? — заинтересовался Джейсон. — Я что-то пропустил?

— Сдала, — нехотя ответил Воротов. — Сдала нас своим, а те — «драконам». Или напрямую. Тоже реальный вариант.

— Да ну?! — Джейсон примерно минуту пыхтел, соображая, а потом кивнул. — Вообще-то может быть. Активный гейм-порт был только у нее, и в розыск нас всех объявили, а ее нет. И сейчас она куда-то пропала. Вы ее не нашли?

— Как тебе сказать? — Вальтер сел и ощупал шишку на лбу. — Скорее, Люси нас нашла, несмотря на темноту. Если бы не Вакидзаси, она бы и без спецназа справилась. Из «ночных» моя милая Люси, определенно из «ночных», как ни печально это констатировать.

— А самурай где? — Чу повертел головой. — С ним что стряслось?

— Неизвестно, — ответил Воротов. — Будем надеяться, ничего плохого.

— Надеяться! — Джейсон хмыкнул. — Ну да, теперь только надеяться и остается. Вопрос — на что? Есть варианты?

— На скорое освобождение, — предложил Вальтер.

— О-о! — Джейсон рассмеялся. — А у вас, командир?

— На приличные условия содержания.

— Тоже розовые мечты. — Чу махнул рукой. — Скажу вам по секрету, как заключенный со стажем. Нельзя надеяться ни на что! Только тогда вам удастся выжить. Никаких надежд и иллюзий. Жить одним днем и цепляться за каждую минуту. Такой вот бесплатный совет. Выберемся живыми — рассчитаетесь.

Гении рождаются не так уж редко, и со злодейством их дар вполне совместим, что бы ни утверждали литературные классики. Анжела знала как минимум троих гениев, и лишь один был безобиден и даже полезен обществу. Двое других представляли реальную угрозу цивилизации, правда, каждый на своем уровне бытия. Один, бывший муж Анжелы, угрожал довести до инсульта мировую культуру своими эпатажными кинороманами, другой — Ганс Штейнбок — обещал вогнать в гроб науку и технику, пытаясь установить в обеих областях свои правила игры. Кроме амбиций и гениальности этих мужчин объединяли еще две вещи: с обоими было невыносимо жить, и обоих было очень трудно бросить. Но если в первом случае Анжелу останавливала только подсознательная боязнь одиночества, которую она в конце концов преодолела, сбежать от Ганса ей мешал страх другого рода. Она боялась мести Штейнбока. Вежливый и, казалось бы, безобидный профессор мог быть очень жестким, если дело касалось сферы его личных интересов. Анжела, безусловно, была значительной частью этой сферы, и просто так, без боя Штейнбок ни за что не дал бы ей «вольную». Даже получив стопроцентные доказательства неверности Анжелы или услышав от нее однозначное заявление, Ганс не отпустил бы ее на все четыре стороны. Не такой он человек. Да и дело, которым он занимался все годы знакомства с Анжелой, не допускало таких серьезных изменений состава команды. Каждый шаг каждого администратора, инженера, врача, лаборанта, даже санитара был тщательно просчитан и учтен в генеральном плане эксперимента «Хартманн», еще когда он существовал только «на бумаге» и в голове у Штейнбока. Пожалуй, интересы дела были самым сильным аргументом в пользу сохранения команды в прежнем виде. Вот и получалось, что выйти из игры и сбежать от Ганса было и двуединой, и вдвойне невыполнимой задачей.

Анжела поставила бокал с коктейлем на журнальный столик и потеребила цепочку с кулоном, с тем самым, в котором хранился файл снятого Чженом ролика «Ночной Циньдао». Анжела так и не отдала кристалл с записью Штейнбоку. Почему? Она и сама этого не понимала. Поначалу. Позже поняла — потому что еще до того, как на «Тайко-7» встретила Чжена, уже подсознательно готовилась к бегству от Штейнбока. Ведь чем дальше продвигался проект «Хартманн» и чем серьезнее возрастали амбиции профессора, тем тревожнее становилось на душе у Анжелы. Ганса явно заносило, и если поначалу его методы и опыты «на грани» воспринимались как капризы гения, то по мере разработки проекта становилось понятно, что капризы перерастают все допустимые нормы и превращаются в навязчивые идеи или даже в слагаемые одержимости. Кроме того чем дальше, тем больше у Ганса становилось тайн даже от Анжелы. Правая рука на первом этапе проекта, к середине эксперимента она как-то незаметно ушла на третий план, затем стала мелькать лишь в эпизодах, возглавила вспомогательную группу и практически «выпала из темы».