– В тот день, – произнес мужчина, – ты вернулся домой, нагруженный сушеным навозом. Ты этого ни разу не делал прежде, и ни разу не делал с тех пор. Нет, твоя мать говорит, что навоз всегда собирал Драсти. Драсти, который в пять, так-растак, лет делал для своей семьи больше, чем когда-либо сделал ты. Кто собрал тот навоз, Снелл?

Снелл выпучил глаза так сильно, как только мог. Заставил дрожать подбородок.

– Драсти, – прошептал он, – но я его пальцем не трогал – клянусь!

Он даже и не хотел врать. Само вырвалось.

– За Напастиным городком или за Двуволовыми воротами?

– За воротами. Двуволовыми.

– Вы вместе пошли или ты за ним следил? Что там произошло, Снелл?

И тут глаза Снелла его выдали, инстинктивно дернувшись, так, что он не успел их остановить, – туда, где лежали Мяу и Кроха.

Глаза мужчины закаменели – именно этого Снелл и страшился.

– Я его не убивал! Когда я ушел, он еще дышал! Если вы меня убьете, про это узнают – вас арестуют – на виселицу отправят – не убивайте меня – не надо!

– Ты его оглушил и оставил там, а собранный им навоз унес с собой. В холмах за Двуволовыми воротами.

– Я потом вернулся – через пару дней – нет, на следующий день – его там не было! Убежал, и все!..

– Пятилетний мальчик, делавший все что мог, для своей семьи, взял и убежал, да? Может, это ты его заставил уйти, Снелл?

– Я не заставлял, его там просто уже не было, – разве я в этом виноват? Может, его кто-нибудь нашел и усыновил?

– Ты все расскажешь своим родителям, Снелл, – сказал мужчина. – Я вернусь вечером, может статься, поздно, но я вернусь. Бежать даже не вздумай…

– Он не убежит, – сказал голос у двери.

Мужчина обернулся.

– Беллам – какого…

– Учитель Мурильо, я останусь здесь и присмотрю за сучонком. А когда вернутся его родители, все им расскажу. Вы можете идти, учитель, и не беспокоиться о том, что здесь оставляете.

Мужчина – Мурильо – помолчал, разглядывая худого парнишку, который стоял, опираясь на дверной косяк и скрестив на груди руки.

Потом поставил Снелла на пол и отступил от него.

– Я этого не забуду, Беллам.

– Все будет в порядке, учитель. Лупцевать до полусмерти я его не буду, как бы мне ни хотелось и как бы он этого ни заслуживал. Нет, он у меня будет сидеть и играть со своими сестрами – как только они очнутся…

– Просто плесни им в лицо немного воды.

– Значит, как только плесну. И Снелл будет не просто играть, но всякий раз проигрывать и беспрекословно их слушаться. Если они захотят, чтобы Снелл стоял на голове и ковырялся у себя в заднице, Снелл так и поступит. Верно, Снелл?

Снелл знавал пареньков постарше вроде этого. Со спокойными глазами – спокойными только затем, чтобы как следует прихватить тебя, когда ты этого не ожидаешь. Этого Беллама он боялся сейчас даже больше, чем Мурильо.

– Только тронь меня, я все своим друзьям расскажу, – прошипел он. – У меня друзья есть на улице, они тебя найдут…

– А когда услышат, что звать меня Беллам Ном, то пошлют тебя подальше – моргнуть не успеешь.

Мурильо нашел глиняную чашку и наливал сейчас в нее воду.

– Учитель, – сказал Беллам, – я с этим справлюсь. Вы добились от него, чего хотели, – по крайней мере теперь у вас есть след, есть, с чего начать.

– Хорошо. В таком случае, Беллам, до вечера, и благодарю тебя.

Когда Мурильо ушел, Беллам запер за ним дверь и шагнул к Снеллу, который снова скрючился у дальней стены.

– Ты ведь сказал…

– Ну, мы ведь всегда так делаем, когда со взрослыми разговариваем, верно?

– Не трогай меня!

– Взрослых, Снелл, рядом никого – а что ты сам любишь делать, когда их нет? Ах да, точно. Ты любишь мучить тех, кто тебя меньше. Похоже, эта игра из увлекательных. Я б сыграл, пожалуй, и знаешь что – ты ведь меня меньше. Ну, с чего начнем?

Оставим их на время, поскольку омрачать себя беспокойством относительно мучений излишне жестоких у нас, по счастью, необходимости нет. Беллам Ном, будучи поумней многих, прекрасно знает – настоящий ужас не в том, что происходит, а в том, что может произойти. Его вполне устраивает, чтобы Снелл самостоятельно вообразил все множество ожидающих его перспектив, что само по себе уже было утонченной формой пытки. Особенно удобной тем, что не оставляет синяков.

Тех, кто обижает слабых, ничему не научить, если обидишь их самих; они не извлекают из этого уроков, и в их гнусных душонках ничего не разворачивается в противоположную сторону. Принцип справедливого воздаяния – странная область, где правосудие и месть смешиваются между собой почти до неразличимости. Обиженному агрессору просто показывают обратную сторону того страха, с которым он и так прожил всю свою жизнь. Разворот происходит здесь, снаружи, но не внутри. А внутри агрессор и все то, что не дает покоя его душе, остаются все теми же.

Истина малоприятна, и, однако, заключается она в том, что совесть кулаками внутрь не вобьешь.

Хотя и жаль, что так.

Ночные бабочки распластались по стенам узкого прохода, словно чего-то ожидая, – вероятно, наступления сумерек. Для того чтобы попадать внутрь усадьбы Видикасов или покидать ее, проход требовался довольно редко – лишь дважды в сутки в определенное время, когда на кухню доставляли припасы, – так что Ваза стала им пользоваться со всей грацией беззаботной распутницы, в которую превратилась. Меньше всего она ожидала, что чуть не налетит здесь на собственного мужа, не заметив его в тени на полпути.

Еще тревожней было, что он явно дожидался здесь именно ее. Дуэльные перчатки он снял и держал в одной руке, словно собираясь отхлестать ее по щекам, и однако на лице его блуждала непонятная улыбка.

– Дорогая, – сказал он.

Она застыла перед ним, остолбенев. Одно дело было играть в эти игры за завтраком, где их разделял стол, весь уставленный фальшивыми иконами образцовой, совершенно нормальной семьи. Разговоры их столь гладко лавировали меж смертельных рифов и отмелей, что настоящее казалось готовой моделью будущего на много лет вперед: ни единой жалящей раны, ни одного неловкого маневра из тех, когда судно летит на острые камни, а моряки захлебываются в пенных волнах.

Сейчас он стоял перед ней, закрыв дорогу, высокий, весь словно из острых граней, а глаза его поблескивали, как фонари охотников за добычей на отмели, куда выбросило обломки кораблекрушения.

– Рад, что на тебя наткнулся, – продолжил он. – Мне необходимо отправиться в горняцкий поселок – тебе наверняка слышно, как у тебя за спиной готовят экипаж.

Сказано беспечным тоном, и, однако, она встрепенулась, точно испуганная птичка, панически затрепетав в полумраке крылышками, развернулась вполоборота и обнаружила, что во дворе действительно фыркают лошади и шуршит сбруя. Сумев выдавить из себя что-то утвердительное, она снова повернулась к нему. Бешеное сердцебиение стало успокаиваться.