Но они всегда идут на шум. Всегда отвечают на звонки. Словно все заранее предрешено. Люди не могут пойти против своей природы. Если бы могли, то не попадали бы в неприятности, верно?

(Нет, неверно.)

– Да, Карл, – сказал Ксавьер, – что случилось?

– У меня нет времени встретиться с тобой лично, уж прости, что я по телефону, но не могу молчать: я навел справки, и Уитман не стал снимать обвинений. Я не знаю, врал ли он с самого начала, или что-то недоговорил, или окружной прокурор передумал. Я не смог добиться четкого ответа. Но это неважно. Мы вернулись туда, откуда пришли.

Сердце Ксавьера замерло, окаменело, рухнуло вниз.

– Как он вообще мог предлагать такое, пока не…

– Не думай об этом. Делай то, что должен делать, – признавай свою вину или соглашайся на суд, потому что, если мы идем в суд, я уже сейчас начинаю готовиться.

Нет.

Ксавьер падал в колодец. Черный. Жуткий. Глубокий. Холодный. Стены смыкались вокруг него, сжимали, сдавливали, не давая дышать.

– Ты меня слышишь?

Признаться? Нет. Нет. Если вы признаете себя виновным, будучи невиновным, вы теряете все, что для вас важно. Гордость. Честь. Вы добровольно отдаете свою свободу. Просто отказываетесь от нее, словно она ничего для вас не значит, словно вы согласны, чтобы вас заковали в цепи, как опасное животное. Согласны жить за стальной решеткой бок о бок с людьми, которых вы не знаете и не хотите знать. Согласны до конца жизни таскать за собой судимость, если вас вообще выпустят на свободу. Признавая вину, которой нет, вы словно говорите: нате, возьмите мое самоуважение, мне оно все равно не нужно. Признавая вину, вы позволяете злу выиграть битву.

Нет.

Суд? Темнокожим никогда не удается выиграть суд. Это будет бессмысленная, жалкая борьба, превращенная в фарс. Недели без сна, выматывающая тошнота, надежда и страх, сжимающие его желудок (и желудок его матери), пока окружной прокурор в своих пресс-конференциях говорит о «таких мальчиках, как Ксавьер», о том, что «изнасилования на свиданиях приняли характер национальной угрозы». Тысячи и тысячи долларов, потраченных на то, чтобы он сидел в зале суда, где его будут исследовать под микроскопом, будут говорить ложь и плевать на правду, будут заживо разрывать его на части на потеху богатым белым людям, которые несколько десятилетий назад с удовольствием смотрели бы, как он качается в петле.

Нет.

– Ксавьер? – вновь позвал Карл Харрингтон.

– Да. Да, я все слышал.

– Во вторник я подаю отчет. Ты должен принять решение до утра понедельника.

Губы Ксавьера двигались с трудом.

– Я понял.

– Мне пора бежать. Можешь позвонить Эверли? Мне очень жаль, что так вышло, друг.

– Разберемся, – Ксавьер сбросил звонок.

* * *

Мы заявляем о праве каждого из нас быть человеком, быть личностью, иметь все права, данные человеку, быть уважаемыми, как любое человеческое существо в этом обществе, на этой земле, в этот день, и мы намерены получить это право любыми необходимыми средствами, – сказал Малкольм Икс[22].

Ксавьер закрыл книгу, поставил обратно на полку. Подошел к компьютеру, открыл закладку на странице ютуба.

Мы все, независимо от цвета нашей кожи, связаны моральным долгом требовать равного и справедливого обращения со всеми женщинами и мужчинами в соответствии с законом. Когда же структуры закона подводят нас, наш моральный долг обязывает нас использовать все имеющиеся в нашем распоряжении инструменты, чтобы пресечь несправедливость, – сказал Том Алстон-Холт.

* * *

Когда Вэлери вернулась домой, Ксавьер вновь сидел за кухонным столом. Он не позвонил Эверли и сделал вид, что Харрингтон не звонил. Он все обдумал. Помощь Харрингтона ему больше не требовалась.

– Ну что, нашла платье? – спросил он. Вэлери поставила сумку на стол.

– Да, но мне правда кажется, лучше будет…

– Ты несколько месяцев собиралась поехать туда, – сказал Ксавьер. – Вот и давай. Нечего со мной нянчиться.

– Что ты будешь делать все выходные?

– Читать. Смотреть всякую чепуху. Все то же самое, как если бы ты была дома. Поезжай туда, ладно? Ты стареешь каждую секунду, в которую трясешься надо мной.

– Зай…

– Да это просто обидно, если хочешь знать. Мне не четыре года.

– Ты прав. Прости. Я уже восемнадцать лет твоя мать, и мне трудно перестроиться. Но ты прав. Я поеду с Крисом. Повеселюсь немного. И к понедельнику вернусь домой. Не скучай.

Ксавьер кивнул, словно обрадовался такому положению дел. Он не радовался, но надеялся, что сможет держаться за свои убеждения с силой, которую ему внушило столько мужчин и женщин, включая его родителей. Он видел лишь одно правильное решение.

Чудовищные две недели, проведенные под микроскопом семьи, превратили Джунипер в бледную тень самой себя. Она с трудом ела, почти не спала. Что теперь с Ксавьером? Как он выдержал допрос? Нашел ли он ее записку? Пытался ли связаться с ней – или решил никогда больше этого не делать? Она представляла, как он внушает себе: забудь ее, от нее одни проблемы. Она представляла, как он ее забывает.

Взрослые – включая Джулию и Лотти, которые пожили с ними две недели, но потом вернулись домой, потому что Лотти нужно было посещать врача, – стали с ней еще строже: ограничили доступ к телефону, контролировали все ее занятия. Чего они так боялись? Думали, что они с Заем планируют удрать, скажем, в Монтану или еще куда-нибудь, где можно навсегда скрыться от посторонних глаз?

Если бы.

Никто не говорил с ней ни о чем, кроме того, как прекрасно отдохнуть на природе, прийти в себя после пережитого стресса. Пешие прогулки. Свежий воздух. Водопады. Птицы. Медведи. «Ты столкнулась с таким кошмаром! Тебе нужно восстановиться!» Однажды мать сказала: «Не говори мне о любви. Он тебя не любит, он просто тебя использовал, Джуни. Что бы с ним ни случилось, он это заслужил».

Так что ей пришлось пойти на обман. Беспроводной интернет здесь не ловил – дом был спрятан в долине в восьми милях от малейших признаков цивилизации. Зато имелся доступ к старому компьютеру в укромном уголке возле кухни, так что ближе к концу первой недели Джунипер среди ночи пробралась вниз, чтобы попытаться выйти в Интернет, но не смогла: компьютер был заблокирован. На следующее утро, спустившись к завтраку, она услышала несколько лекций: об уважении к чужой собственности, о лжи, о необходимости принимать суровые истины, о Ксавьере и о себе. Взрослые хотят как лучше, неужели она не понимает?