— Вот, дорогая, — сказала она, ставя чашку на столик.

Я промолчала. Хотелось, чтобы она поскорее ушла.

Верна не улыбалась, и оттого губы ее выглядели смятыми, как использованный носовой платок. Вокруг рта размазалась помада, и я вдруг поняла, что без широкой улыбки лицо у Верны увядшее, а кожа на шее вся в складках. Возможно, Верна и не была бездетной. Возможно, у нее есть взрослые дети, даже внуки. Впрочем, это не имело значения. Она погладила меня по руке и вышла.

Я быстро выпила чай, надеясь, что он нейтрализует действие седативного средства, которое скормил мне Уокер, и тут же почувствовала себя так, словно ухожу под воду. Неужели они добавили что-то в чай… Я почти заснула, когда вернулась Верна.

— Принесли записку, дорогая. — Верна положила что-то на столик и забрала пустую чашку. Сфокусировав взгляд, я увидела свернутый лист индийской бумаги — вероятно, от Гарри, — но не проявила интереса. — Хотите, я прочту вслух? — предложила Верна.

Я забормотала, что в этом послании нет ничего важного, как вдруг осознала, что записку мог прислать кто-то из местных, видевший Билли. С трудом привстав, я развернула свиток. Буквы плыли перед глазами, пришлось прищуриться, чтобы разобрать написанное.

Дорогая Эви,

Я получил перевод тех записей на урду, что касались мисс Уинфилд, и они весьма занимательны. Пожалуйста, приходите в храм в любое удобное для вас время, после обеда я бываю там каждый день. Ашрам сводит меня с ума.

Ваш друг

Гарри

Я бросила записку на стол и откинулась в кровати.

— Ерунда, — сказала я.

Верна кивнула и удалилась.

Вскоре появилась Лидия, я перекатилась на бок, спиной к ней. Она что-то сказала, но голос звучал так, будто она говорила из-под воды, а слова следовали друг за дружкой в полном беспорядке. Я позволила ей поднять меня, совершенно голую, просунуть руки в бретельки бюстгальтера. Та к как я даже не пошевелилась, она осторожно пристроила чашечки лифчика на место и застегнула крючки. Послушная как дитя, я поочередно приподняла ноги, и она натянула на меня трусики, просунула руки в проемы платья из тафты, завязала пояс.

Верна приготовила чай и сэндвичи с огурцом, но, несмотря на посапывающий на плите чайник и сидящих за столом женщин, кухня казалась безжизненной — из-за того, что на плите не было кастрюли с карри.

— А где Хабиб? — спросила я.

— Мы отослали его домой, дорогая.

— Ох.

— Не беспокойтесь, мы ему заплатили.

— Спасибо.

Я смотрела на лежащий передо мной сэндвич, слушая, как Лидия расхваливает десерт, поданный Верной на их последнем званом обеде. Верна начала объяснять тонкости приготовления клубничного трайфла, после чего женщины принялись делиться своими впечатлениями от крикетного матча. Конечно, они едва меня знали и у нас не так уж и много общих тем для разговора, но… трайфл и крикет? К трем утра вернулся Мартин, и кумушки удалились.

— Что-нибудь прояснилось? — спросила я.

— Не особо.

— Что это значит?

— Никаких следов. Но в поисках задействованы десятки людей. Десятки. Мы его найдем. Симла — это не Дели. Я вернулся лишь для того, чтобы посмотреть, как ты.

— Я в порядке.

— Мы его найдем, — повторил Мартин и направился в ванную, чтобы сполоснуть лицо, а я повалилась на диван.

По-прежнему кружилась голова. Я лежала, кляня себя за эту сонливость, и медленно вытягивала торчащую из подушки нитку. Отстраненно наблюдала, как легко, слишком легко распускается шов. Дернула нитку сильнее, и наволочка прорвалась, обнажив хаос из перьев — так похожий на мои чувства.

Мартин вышел из ванной, склонился надо мной:

— Я верну его домой.

Я потянулась к нему всем телом, обняла за шею. До чего ж утешительным было это прикосновение!

— Мне нужно идти.

— Да. — Я расцепила руки. — Найди его.

После того как Мартин ушел, я сползла с дивана, добрела до комнаты Билли и уставилась на пустую кровать. Под москитной сеткой раскачивались верблюжата из фольги, у окна громоздились деревянные кубики. Я подняла один, покрутила в руке и со всей силы бросила об стену. Не помогло. Опустившись на колени, я зарыдала и принялась колотить кулаком о пол, и вдруг одна из половиц выскочила со звуком, похожим на ружейный выстрел. Я попыталась впихнуть ее в гнездо и увидела в нише небольшую жестяную коробочку.

Я извлекла коробку, сдула пыль, ладонью стерла плесень и подняла крышку. Глазам моим предстали две резиновые грелки, надрезанные с одной из сторон так, чтобы получилось подобие кармашка. Просунув пальцы внутрь, я вытащила небольшой, явно ручной работы, в аккуратно прошитом серебристой нитью розовато-лиловом замшевом переплете блокнот. Стежки были мелкими и правильными, будто чьи-то серебряные зубы вгрызались в края, в правом нижнем углу обложки стояли инициалы: А. У.

Дневник Аделы.

Сейчас? Сейчас, когда мне больше нет до этого дела? Я едва не рассмеялась.

Книжица открылась на том месте, где были вырваны — с февраля по июнь 1857 года — страницы, те самые, что я обнаружила в Библии. Я безучастно открыла дневник на последней странице, и взгляд остановился на подчеркнутом слове последней записи — извините.

Август 1857

Есть ли конец этому кошмару? Вернувшись, я обнаружила, что Лалита плачет, а Фелисити исчезла. Он оставил плотную, кремового цвета визитку на ее кровати, нацарапав на карточке: «Я забрал ее. Извините».

Извините?

Извините?

Куда он ее забрал? И почему?

На этом записи обрывались, да я бы и не стала их читать. Я закрыла дневник, опустила в жестяную коробку. Потом легла на кровать Билли, под блестящих верблюжат, и свернулась клубком, словно улитка, укрывшаяся в своей раковине.

Пробудилась я от какого-то шума. Звонили в дверь, громко лаяла собака, перекрывая людские голоса. Должно быть, Верна и Лидия. Вернулись и терпеливо дожидаются на веранде с очередной порцией успокоительной микстуры. Почему бы им не оставить меня в покое? Во сне я отлежала руку, и теперь ее покалывали тысячи игл, но я даже не пошевелилась. Вновь раздался звонок, в дверь заколотили, но я не двигалась. Вот уйдут, я оденусь, выйду и не вернусь, пока не отыщу моего сына.

В дверь уже дубасили что было мочи, даже стены в комнате подрагивали. Да что такое с этими женщинами? Нужно встать и отослать их. Силой, если потребуется, вытолкать с веранды. Босая, я дошла к двери, открыла и окаменела. На пороге, держа на руках моего сына, стоял Джеймс Уокер.

Пижама вся в грязи, в волосах — солома, зубы мелко стучат.