Июль 1857

Индиец не появляется уже несколько дней, такое облегчение. Фелисити сказала, что он уехал на свои шелковичные плантации где-то под Прагпуром, и ее это не беспокоит. Возможно, мы распрощались с ним. Возможно, нет, но мне не хочется думать об этом сейчас. Есть много других, более срочных дел — ее болезнь, беременность, непостоянство слуг.

Новый дощатый пол просто великолепен, но я уже вынула дощечку из пола у себя в комнате. Там я оставлю одну из частей своей истории, она будет храниться под этим домом. Ее должен найти тот, кого назначит судьба.

Вокруг только и разговоров, что о мятежных сипаях и потоках крови в Харьяне и Бихаре.

Июль 1857

Муссон снова запоздал. Всю неделю вдоль дороги полыхают манговые деревья, крестьяне брызгают водой на огонь. Фелисити говорит, что они заклинают огонь, этот обряд называется «хаван», они верят, будто этим приманят дождь. И в конце концов дождь полил, первые редкие капли в считанные секунды сменились мощными потоками. Все погрузилось в зеленоватый сумрак. Он накрыл мир, словно простыня, и сразу стало трудно дышать, но люди выходили из домов и опускались на колени прямо в грязь, а потом танцевали босые по лужам — все как в прошлом году. Продолжалось это долго, пока все просто не уселись на раскисшую землю, под непрекращающийся ливень, прорезаемый вспышками молний, которые освещали смуглые лица. Так лило около недели, а если бы это продолжалось дольше, то крестьяне устроили бы еще один хаван, чтобы остановить ливень.

Британские войска официально отозваны из Симлы, а в других местах восстание сипаев подавлено.

Июль 1857

Канпур! Уже две недели сипаи удерживают в заложниках двести шесть наших женщин и детей в Бибигхаре. Говорят, что после того, как во многих индийских деревнях британские войска устроили бойню, повстанцы наняли крестьян и бандитов, которые убивали женщин и детей ножами и топорами. Говорят, что стены в Бибигхаре обагрены кровью, а полы устланы частями тел. Умирающих и мертвых сбрасывали в колодец, а когда он наполнился, их продолжали сбрасывать в Ганг.

Я ничего не рассказывала Фелисити. И не стану.

Июль 1857

Боюсь, в окрестностях Масурлы случилось что-то ужасное. Никто ничего не рассказывает, по крайней мере, мне. Лица слуг непроницаемы, но в воздухе висит какой-то странный запах, похожий на зловоние разложения. Канпур спровоцировал дикую жажду мщения. Деревенские шепотом передают слухи о Британской Армии Воздаяния, прочесывающей сельскую местность, распространяющей карательные меры не только на повстанцев, но на каждого, кто попадается им на пути. Они называют это «дьявольским ветром».

Здесь, в Масурле, живут только крестьяне, слуги и продавцы маленьких магазинчиков, но британцы, по слухам, в репрессиях необузданны и неразборчивы. Мне трудно в это поверить. Конечно же, ни один английский солдат не предаст смерти невинного. Но к полудню зловоние сгущается, а мухи просто невыносимы. На веранде невозможно выпить чаю — чашку тут же накрывает черная роящаяся масса.

Июль 1857

Я выяснила, почему Фелисити не выказывает явного огорчения из-за того, что ее возлюбленный прекратил свои визиты. Он не уезжал на свою шелковичную плантацию под Прагпуром, а тайно посещал ее ночами. Когда луна стоит высоко, а я крепко сплю, он проникает в дом через окно ее спальни. Слуга, отвечающий за опахало, признался, что видел его.

Фелисити сказала, что сама попросила его избрать этот путь, потому что ей тяжело выносить мой осуждающий взгляд. Она заметила, что я не могу заставить себя даже произнести его имя, что чистая правда. Я думаю о нем всегда как об «индийце», или «том человеке», или «ее возлюбленном». И все же я изо всех сил стараюсь подавить ревность, видя, сколь неудержимо их влечет друг к другу. Хорошо, что я помню, как это было у меня с Кэти. Я пыталась принять его, но не сознавала, сколь явственно эти усилия отражаются на моем лице.

Но самыми сильными чувствами, которые Фелисити может прочесть на моем лице, остаются беспокойство и страх. Индийцы и британцы никогда еще не находились в таком сильном противостоянии, как сейчас. Ее связь становится опасной!

Но изменить их сердца не в моих силах, так что, извинившись перед ней, я попросила, чтобы он приходил днем и через переднюю дверь. Постараюсь проявлять больше сердечности — ради моей подруги и вопреки моим дурным предчувствиям.

Фелисити попросила называть ее друга Джонатан — он из англизированной семьи. Так вот, Джонатан начал кашлять. Мы не знаем, что это — простая простуда или он заразился чахоткой от Фелисити.

Август, 1857

Когда днем начались первые схватки, я послала гонца в Симлу за доктором, надеясь, что он еще достаточно трезв в столь ранний час. Я прошла через дом в нашу новую кухню и оставалась там, вся дрожа и ничего толком не видя вокруг. Потом собралась с духом и вернулась к Фелисити. Она улыбнулась мне: «К завтрашнему дню у нас уже будет ребенок».

Я пододвинула стул к ее кровати.

«Доктор скоро приедет».

«Тот старый пьяница? — Она состроила гримаску. — Пошли в деревню за повивальной бабкой. Лалита знает, кого пригласить».

«Местную акушерку?»

«А что в этом такого?»

Я взглянула на Лалиту, и та сказала: «Моя сестра рожала в прошлом году. Много, много часов, как ребенок появится, мемсаиб. Никакой ребенка до утра не будет».

Фелисити кивнула: «Схватки еще не сильные».

Если допустить, что гонцу потребуется час на дорогу до Симлы и столько же понадобится доктору, у нас еще в запасе достаточно времени. Даже если он явится совсем уж пьяным, то успеет протрезветь. Вот только ожидание так мучительно.

Лалита стояла возле двери — испуганный ребенок, прикрывающий рот платком. Я приказала ей приготовить умывальник и достать из шкафа свежие простыни — они непременно пригодятся, в этом я совершенно уверена.

Когда я снова уселась у кровати, Фелисити схватилась за мою руку и сильно ее сжала, застонав. Начался дождь, и тяжелое дыхание ее сливалось со стуком капель по крыше. Я знала, что сумерки затруднят движение по раскисшим дорогам от Симлы, особенно для полупьяного наездника. Лалита принесла горящую лампу, и я попросила ее выйти на дорогу и посмотреть, не подъехал ли доктор. Она вернулась, прикусив губу и покачивая головой. Потом сказала шепотом: «Мемсаиб, много дождя бежит. Я привожу женщина из деревни?»

Изменится ли что-нибудь, если я скажу «да»? Но я ответила: «Доктор скоро приедет».

Когда боли отступали, я давала Фелисити попить воды и прислушивалась к дождю. Вспыхивали молнии и громыхал гром, а я пыталась вспомнить все, что мне ведомо о родах. Как я узнаю, что все идет нормально? Вскоре после заката я вышла на веранду и посмотрела на болото, которое теперь окружало наш дом. Я даже не смогла разглядеть, где начинается дорога, а дождь все не утихал. Тут уж и трезвому не проехать.