И он вылезал из кровати, чувствуя себя Сиско Кидом или Уорнером Бакстером в роли Сиско Кида из фильма «В старой Аризоне».

И потом, когда он выходил на пляж, он знал, что она идет за ним в некотором отдалении, что она, спрятавшись, наблюдает за ним, думая, что он этого не замечает. И тогда он старался изо всех сил. Он плыл для нее, для такой же пятнадцатилетней, как и он сам, девчонки. В ту ночь она, спрятавшись среди казуарин, видела, как он заглядывает в окно родительской комнаты. И он это знал. И как всегда, его это волновало и не волновало одновременно.

В один момент он забыл о Серене, когда отец встал и он увидел его голым, с вздыбленным членом, о существовании которого на теле отца Эстебан до этого момента не мог даже помыслить. И только когда мать опустилась перед отцом на колени, он вспомнил, что Серена наблюдает за ним, спрыгнул с крыши, побежал к морю и зашел в воду, оказавшуюся теплее, чем он ожидал.

Он поплыл к далеким огням рыбацких лодок. Затем он вернулся ближе к берегу, и ему показалось, что он видит Серену, но это оказалась не она, а лежащая на песке ее белая ночная рубашка, хорошо заметная в предрассветной мгле.

Эстебан почувствовал свое полное сил, напряженное тело, снял трусы и закинул их далеко в море.

Он вышел из воды, одинокий хозяин всего, что мог охватить взглядом. Когда он встал, вода едва доходила ему до колен. Серена подошла к нему. Он раскинул руки, словно для распятия. Сестра была так близко, что он видел, как блестят ее глаза. Он заставил ее встать на колени. Она подчинилась. Он закрыл глаза, как усталый, изнемогший от своего могущества бог.

Живя уже в Нью-Йорке, Валерия совершит путешествие в Ки-Уэст, «самую южную точку США», в округе Монро, Флорида. Она поедет туда не из ностальгии. Не ради того, чтобы оказаться как можно ближе к Кубе. Сотни эмигрантов ездили туда. И сотни будут ездить. Большинство из них будут с благоговением заходить в старое здание клуба Сан-Карлос, где Марти произнес свои замечательные, красивые, пылкие и наивные речи, и никто никогда так и не узнает, была ли эта наивность искренней или притворной. И эти эмигранты смотрели и будут смотреть на одно и то же море, северную часть Мексиканского залива, и будут думать о том, что это же самое море омывает кубинские берега, и будут повторять себе, как повторяют псалмы, что в нескольких десятках миль отсюда есть другой берег, берег «отечества», о котором они столько думали, думают и будут думать, который они идеализировали и будут идеализировать всегда, чтобы не чувствовать себя людьми из ниоткуда.

Всегда, пока будет существовать Гавана, она будет находиться в ста шести милях от Ки-Уэст, или, на испанский манер, Кайо-Уэсо.

Поэтому они будут ездить туда даже просто чтобы послушать кубинское радио, например, «На волне радости» с ее ужасными программами и ужасными актерами, неестественными, запинающимися, как актеры из «Застольных шуток» с их несмешными, бородатыми, затасканными шутками, шутками усталого до безразличия, приходящего в упадок (в худшем смысле этого слова) общества. Но им будет приятно послушать программы танго и болеро по радио С.О.С.О.[135], хотя эти же самые танго и болеро можно купить в любом Spec's[136]или любом другом музыкальном магазине Соединенных Штатов.

У Валерии все будет иначе. Когда она будет думать о Кубе, она не будет думать о ней с ностальгией. Она никогда не будет тосковать по этой земле и никогда, даже в самые тяжелые минуты, не подумает о возвращении. Даже если примет в расчет иллюзорную надежду на то, что когда-нибудь на острове воцарится земной рай. Валерия всегда будет считать, что рай и ад следуют за человеком, куда бы он ни поехал.

Она посетит Ки-Уэст, потому что есть поэты (поэтессы), которых она обожает, и именно там Элизабет Бишоп купила себе дом номер 624 по Уайт-стрит. И еще потому, что там, в маленькой квартирке, Теннесси Уильямс принимал Трумана Капоте, когда писал «Татуированную розу». А еще Эрнест Хемингуэй, когда жил с Паулиной Пфайфер, где-то в тридцатых годах, построил там себе достаточно приличный (не такой шикарный, как в Сан-Франсиско-де-Паула) дом, в котором он предположительно задумал «Прощай, оружие!» и оставил в цементе монетку в один цент и фразу: «Вот, возьмите последний Цент, который у меня остался»[137].

Несмотря на то что Валерия поедет в Ки-Уэст по причинам более связанным с литературной ностальгией, чем с ностальгией по жизни вообще или по собственной жизни, она не сможет не зайти в маленький музей, посвященный всем тем, кто попытался (и многим, кстати говоря, это удалось) покинуть Кубу и добраться до североамериканских берегов. В этом музее она увидит предметы, которые могли бы показаться забавными, если бы не напоминали о вещах столь трагичных. Самодельные плоты, стволы деревьев, тряпки, одежда, остатки лодок…

Но самой трогательной частью экспозиции ей покажется, безусловно, комната, где не будет ничего, кроме фотографий. Согласно табличке на двери, это фотографии тех, кто пустился в путь, но так и не достиг цели. Фотографии тех, скажет себе Валерия, кто сгинул на дне морском.

Она вспомнит утренний туман, который окутывал все на пляже, включая членов ее семьи, и звуки, которые слышны были тогда, шум волн, всплеск весел и гребков, и как кто-то из домашних объяснял, что это потерпевшие крушение.

В Ки-Уэст, в этом странном музее, Валерия подумает, что вот наконец-то перед ней фотографии тех самых потерпевших крушение призраков.

И конечно же она будет искать фотографию Яфета, но не найдет.

Не будет другой фотографии Яфета, кроме той, о которой уже говорилось и которая будет стоять в маленькой библиотеке у нее в квартире с видом на Гудзон. В музее не будет увековечен отважный поступок Яфета. Этого не будет нужно. Меньше всего Яфета интересовало признание его отважных поступков.

Никогда никто не узнает, что Яфет отплыл на лодке на рассвете перед бурей.

Затем, со спокойным сердцем и все более осознанным желанием написать книгу, Валерия пойдет в «Слоппи-Джо», где выпьет крепкий коктейль «Куба-либре», потом пообедает в закусочной и отправится в отель. Она не будет спать после обеда, она в пятый раз прочитает короткую, но необыкновенную книжицу — «Подруга скорбящих»[138].

После нескольких дней непрерывного дождя — чудесное, ясное, солнечное утро. Нью-Йорк, тоже бывает шикарным и чистым после дождя. Август, 193… года (число, скрывающееся за многоточием, невелико). Ливни к лицу любому городу. Самое удивительное в Нью-Йорке то, что ему все к лицу. Дождь ли, ясно ли, снег или зной. Нью-Йорк всегда в выигрыше.