Он долго стоял перед триумфальной аркой, не глядя на нее. Он ходил туда-обратно без всякого видимого смысла и направления. Она шла за ним совсем близко, не скрываясь, словно ей было все равно, что ее заметят, словно она как раз этого и добивается. Когда он останавливался, она останавливалась вместе с ним. Настолько близко, что ощущала его дыхание и запах одеколона, который не могла узнать. Потом она особенно отчетливо будет вспоминать одну деталь — его руки, большие, ухоженные и мужественные, соединенные за спиной, поигрывающие шляпой.

Висента де Пауль не заметила, как мужчина покинул площадь и направился по Бликер-стрит или Принс-стрит. В какой-то момент она поняла, что они идут по Гранд-стрит по направлению к Ист-Ривер. Мужчина вошел в некрасивое, грязное, не очень высокое здание красного кирпича. Не раздумывая, Висента де Пауль толкнула старую тяжелую деревянную дверь и проникла в вестибюль. Он стоял там, проверяя почтовый ящик. Достал два-три письма, вскрыл один из конвертов и начал читать письмо, поднимаясь по лестнице.

Прежде чем последовать за ним, Висента де Пауль подождала, пока он поднимется на шесть или семь ступенек.

Мужчина держался за блестящие перила и медленно шел наверх.

Старые деревянные ступени скрипели, и их шаги производили шум дюжины шагов. Письмо, которое читал мужчина, было, видимо, очень длинным, подумала Висента де Пауль, потому что он все переворачивал листы, а оно все не кончалось. Время от времени он останавливался на лестничной площадке, не поднимая глаз от письма.

На каждом этаже было по четыре квартиры. Только на седьмом, видимо последнем, была лишь одна дверь, большая, добротная, начищенная, с золочеными замком и ручкой. Мужчина остановился перед дверью. Он не оглянулся на Висенту де Пауль, которой оставалось две ступеньки, чтобы подняться на площадку. Он выбрал один ключ из связки, висевшей на цепочке у него на поясе. Открыл дверь и скрылся за ней.

Дверь он не запер.

Она испугалась. Она подумала, что слишком далеко зашла. Не подобало такой женщине, как она, идти за мужчиной до его, по-видимому, дома. И что означала незапертая дверь? Она подошла, стараясь не шуметь, хотя ее предосторожность оказалась излишней: пол на лестничной площадке был покрыт толстым ковром темно-красного, почти черного цвета. Оказавшись рядом с дверью, она потянулась к ручке. Она даже осмелилась дотронуться до деревянной двери, такой необыкновенной в этом самом обыкновенном доме. Она подумала, что пора возвращаться в дешевый пансион на Бруклинских высотах.

Вместо того чтобы прислушаться к этой благоразумной мысли, она увидела себя толкающей дверь. Висента де Пауль оказалась в большом полукруглом пустом холле. Там никого не было, никакой мебели, только ковер, тот же самый ковер цвета красного вина, что и на лестничной площадке, четыре металлические колонны и окна, семь окон, выходящих на северо-восток и на Ист-Ривер. И еще запах, теперь очень сильный, одеколона мужчины.

Она прошла на середину холла. Ей показалось, что ковер становится мягче и ноги в нем утопают. «Как будто я шла по облакам», — подумает она позже. Она подошла к одному из окон и открыла его. Горячий августовский воздух коснулся ее лица. Солнце заливало ярким светом здания, крыши, реку. Вода в реке сверкала. Висента де Пауль посмотрела на дальний бруклинский берег, и ей показалось, что с набережной у Вильямсбургского моста дети прыгают в воду. Хотя она была слишком далеко, чтобы утверждать, что это дети. Возможно, это были чайки, летевшие вниз по реке.

Спустя годы Валерия совершит еще одно путешествие. Весной 2007 года. Она поедет уже не в Ки-Уэст, а в город под названием Мэдисон в Висконсине. На этот раз она возьмет с собой не роман Гора Видала, а захватывающий роман писателя Гленуэя Уэскотта, уроженца штата.

Она совершит это путешествие, чтобы увидеть дом Сэмюеля О’Рифи в Мэдисоне, на берегу озера Монона. И она увидит красивый серый дом с застекленной террасой на улице Моррисон, в тихом районе на востоке города, заселенном современными хиппи.

Перед этим красивым, типичным для Среднего Запада домом будет вывешен американский флаг с пацифистским символом в верхнем левом углу, там, где должны находиться пятьдесят звезд Союза. И не только перед этим, но и перед каждым домом в округе, в каждом садике Валерия увидит плакаты против воинствующей политики Джорджа Буша, против этого медленного кровопускания, в которое превратилась война в Ираке.

Оказавшись на берегу озера и наблюдая впервые за льдинами на его поверхности и кружащимися над ним чайками, Валерия подумает о мистере. Интересно, был бы он тоже против этой новой войны? Поскольку Валерия всегда верила и будет верить в ум и чуткость доктора, она предположит, что да, что он наверняка был бы против этой и любой другой войны.

И, находясь на берегу озера Монона, Валерия подумает также об Отисе Реддинге. Она впервые услышит об Отисе Реддинге спустя много лет после своего отъезда с Кубы, когда его карьера станет еще одним великим мифом Америки. «When a Man loves a Woman»[139]в исполнении этого уникального чернокожего певца станет для Валерии лучшей версией из всех ею слышанных. И она скажет себе, что единственное, что было общего у доктора и короля соула, — это то, что они оба нашли свою смерть на этом озере. И ответит сама себе: разве этого мало — найти смерть на одном и том же озере? Смерть свою два этих человека нашли на одном и том же озере, конечно, по-разному и с разницей в тринадцать лет. Всегда существует какой-то знак, деталь или факт высшего порядка, который объединяет двух людей и делает их равными друг другу. Доктор умер первым, 5 апреля 1954 года. Отис Реддинг погиб в авиакатастрофе 10 декабря 1967 года, ему было всего двадцать шесть лет.

В отличие от Отиса в утро своей смерти доктор, усталый и умудренный опытом старик, сидел дома и читал. Он читал роман и не мог понять, то ли роман вгоняет его в тоску, то ли разочаровывает. Это был один из последних романов Хемингуэя «За рекой в тени деревьев», который совсем недавно вышел в издательстве «Чарлз Скрибнер и сыновья». Доктору эта история о полковнике Кантуэлле и аристократке Ренате, разворачивающаяся в Венеции, казалась упражнением в жалости к самому себе со стороны его друга из Сан-Франсиско-де-Паула. О’Рифи даже себе не решался в этом признаться, но он ценил Хемингуэя больше как друга. Он восхищался упорством, с которым тот писал, стоя, в самом красивом доме Гаваны. Ему нравились некоторые из его рассказов. Но читать он предпочитал Фланнери О'Коннор, как предпочитал Кэтрин Энн Портер и Юдору Уэлти, как предпочитал (и это привело бы в ужас не только Хемингуэя, но и саму мисс Портер) Скотта Фицджеральда.

Уже началась весна, а вместе с ней таяние льда. Дом в Мэдисоне был его родным домом. Построенный не им самим, как в Гаване, а его отцом, дом его далекого детства и далекой юности. Дом, от которого у него никогда не хватало смелости отделаться. Правда, этот серый дом был уже не тем, что семьдесят три года назад. Как и живущий в нем человек, дом сильно изменился за эти годы, пока наконец не стал двухэтажным домом из отборного дерева (благородных пород деревьев в этой части света было хоть отбавляй), так же, как и в Гаване, куда доктор уезжал на зиму. После гибели Эстебана мистер все чаще испытывал удушье от жары, от гнетущего, насыщенного влагой, не дающего передышки зноя на безымянном пляже. Гибель, вернее, исчезновение Эстебана стало для него личной трагедией и поселило в нем чувство необоримого одиночества.