Я увидел невдалеке навесную будочку с телефоном.

Наташа еле плелась и протяжно ныла:

— Не лети, у меня болит нога… и животик. У меня было опущение, нет, опускание матки… Я не могу быстро ходить… Я не могу носить тяжелое… Я не приспособлена к семейной жизни, но два раза была замужем… — Наташа порхнула в будочку и растроганно сказала: — Только отвернись и не подглядывай. Я не хочу, чтобы ты запоминал мой номер… — А через несколько жужжащих секунд судорожно сунула мне трубку, сдавленно шепнув: — …Обязательно — «Наташенька»!..

Прокисший голос с противным украинским акцентом коротко поинтересовался:

— Хто?

Я, насколько возможно, удобно обосновался внутри тесной будочки и, слегка помедлив, вкрадчиво произнес:

— Я прошу прощения за столь поздний звонок. Я хотел узнать, пришла ли домой Наташенька?

Прокисший заволновался:

— А хто ее спрашивает?

Я небрежно ответил:

— Один хороший знакомый. Видите ли, она была у меня в гостях, недавно ушла, и я очень беспокоюсь, не случилось бы чего.

— Та щоб она совсем не дошла, сука такая, — мрачно резюмировали в трубке.

— Отчего же, — обиделся я, — очень приятная женщина…

Прокисший Коля захлестнул меня волной ревнивого отчаяния и гнева, но я прервал его, стремительно повесив трубку.

Восхищенная Наташа обхватила меня руками за шею и попыталась поцеловать, но я стряхнул ее, снисходительно бросив:

— Да ладно тебе, не с войны пришел…

Наташа умоляюще скулила:

— Ну скажи, скажи, что он говорил, я слышала, он спросил: «Кто?» Посмотри, там скамеечка, пойдем присядем. Ты все расскажешь и пивком угостишь или водочкой.

Серая птица совести больно ущипнула меня безжалостным клювом, засыпала соленой росой глаза, и я, прозревший, отвечал:

— Денег нет…

Только бубенчики звенят в ушах, только небо роняет листья, мчится низкая луна… Молчи! Уйди! Укройся! Ненавижу!

Наташа, прижавшись ко мне, заискивающе лепетала:

— Тогда давай у мужиков попросим. Я скажу, что ты мой младший брат, то да се, а потом через проходной подъезд…

Она вскочила со скамейки и куда-то ухромала, может, присесть под куст, а я кричал ей вслед:

— Видела бы ты себя! В лучшем случае ты прокатила бы за мою мать, но отнюдь не сестру!.. Рожей не вышла для моей сестры!

Коля! Колечка! Бедненький, маленький, извечный страдалец! Прости, прости…

Появилась счастливая Наташа с бутылками пива. Сладко вздохнув, она протянула мне обе бутылки, села рядом и погладила по щеке.

Я брезгливо отпрянул и грубо спросил:

— Где взяла? У кого украла?!

Наташа бледно ответила:

— Да так, выпросила у одного мужика. Сказала, что какому-то пожилому человеку плохо стало и нужно сделать пивные компрессы…

Я решил, что это остроумно. Мы пили пиво, я артистически копировал Колю, Наташа истово хлопала в ладоши и заливисто смеялась.

Потом сказал:

— А давай еще раз позвоним и добьем его окончательно. Представляешь, он говорил мне, что ты сука и не приспособлена к семейной жизни! Ну разве можно так?!

Наташа завороженно кивала, и по ее мятым щекам текли жирные слезы.

С Колей я уже не церемонился:

— Слушай, ты, козел! Если Наташенька не придет, я тебя!.. Если ты ее, Коля, хоть пальцем тронешь, импотент хренов!..

Коля ответил сипло и тоненько:

— Вы, наверно, и не видели хороших женщин, раз говорите такое…

Я сатанински грянул:

— Я надеюсь, ты понял меня, Коля! — но услышал лишь частые капающие гудки.

Мы вернулись на скамейку.

Наташа смотрела на меня, как русалка на утопленника, и взволнованно рассказывала, что у нее есть племянница, очень славная девушка, что она познакомит нас: «Хочешь — просто погуляешь, хочешь — женишься…»

Голос ее баюкал и расслаблял.

Сверкающие русалочьи глаза приблизились, и легкие прозрачные поцелуи коснулись моего лица…

— Милый мой, милый…

Мы лежали обнявшись на неудобной, ребристой и узкой, как вагонная полка, скамейке. У меня затекла спина и монотонно ныли ребра. Внезапно одно ребро так взвыло, что я вскочил быстрее, чем следовало, и едва не потерял сознание — земля вылетела из-под ног и перед глазами расцвели черные фиалки…

К реальности меня вернул протяжный Наташин шепот:

— А теперь я позвоню маме и все про нас расскажу. Она, наверно, звонила Коле и беспокоится, не знает, где я…

Мне было все равно, и я сказал:

— Звони куда хочешь…

Наташа говорила с мамой высоким детским голоском:

— Ну что я могу поделать, мама! Он влюбился в меня… Да… Он молодой предприниматель… А сейчас мы едем в «Люкс», если бы ты видела, что он мне подарил! — Тут Наташа всучила мне трубку: — Она хочет познакомиться с тобой…

Мама была в ужасе:

— Молодой человек! Господи, что вы с ней делаете?! Она же сумасшедшая, неужели вы не заметили? Отведите ее домой, прошу вас, пока не поздно, умоляю…

Мне стало не по себе, и я украдкой взглянул на Наташу. Глаза ее, сверкавшие чудной цыганской искринкой, оказались дикими и безумными, а блаженная улыбка — хищным истерическим оскалом. От Наташи веяло больничными простынями и могильным холодом.

Она сказала с трогательной уверенностью:

— Я ведь вижу, ты хочешь, чтобы мы были вместе. Я согласна, мама тоже…

— Поверь, я люблю тебя, теперь ты моя жена, — коварно и нежно солгал я, — но я пообещал твоей маме отвести тебя домой.

Наташа, не проронив более ни слова, взяла меня под руку, и мы, как чета престарелых супругов, медленно и печально поплыли в глубь какого-то заброшенного рабочего района.

Улицы демонстрировали такие нарочитые залежи грязи и мусора, что напоминали гротескные декорации.

Подъезды проходных дворов разрушались так художественно и с таким вкусом, что исчезни багровые кирпичные кляксы, родимыми пятнами облепившие дряблую плоть штукатурки, волнообразные зеленые подтеки, возникающие на стенах в результате естественных отправлений человечества, исчезни вместе с негаданным ремонтом — и умрет то царственное, душераздирающее очарование полной нищеты и останется только тихая бедность.

Червь метрополитена не осквернял местной почвы. Сюда не забредают трамваи, но изредка пробегают приблудные маршрутки, юркие и осторожные, как крысы…

Мы долго брели мимо беспорядочной россыпи частных домиков, вылинявших, точно старые заплаты, пока не вышли к ободранным многоэтажным бетонкам, горбатым и сонным, склонившимся, как санитары возле покойника, над осторожно раскинувшейся свалкой из строительных отходов и детской площадкой, состоящей из проржавевшей горки, сорванных качелей и песочницы…