Она покинула магазин окрыленная и в прекрасном настроении, неся в руках многочисленные пакеты.

— Хелин, — сказала она, — пойдемте куда-нибудь, пообедаем. Я зверски голодна.

Они остановились в «Нино», итальянском ресторанчике, спрятавшемся в тихом уютном дворике. Заказали они скампи, потом лазанью, а сверх того бутылку красного вина. Франка выбрала один из самых дорогих сортов.

— Все это оплатит мой муж, — сказала она, — и я считаю, что это в порядке вещей. Поэтому наслаждайтесь прекрасным вкусом, Хелин.

— Вы сильно переменились, — сказала Хелин, кивком подтвердив свои слова. — Вам пошла на пользу покупка новых платьев, не правда ли? У вас порозовели щеки и вы стали чаще улыбаться.

Ей и в самом деле было хорошо. Франка чувствовала себя легко и свободно — впервые за последние семь или восемь лет. Ей доставило неописуемое удовольствие рассматривать себя в зеркале и находить себя красивой. Видеть себя такой, какой она может быть: привлекательной, желанной молодой женщиной, о прелести которой она даже не подозревала. Когда установится хорошая погода, она посмотрит, как идет ей загар.

Официант принес вино.

— Как приятно снова видеть вас, миссис Фельдман, — сказал он. — Давно вы к нам не заглядывали. Вы сегодня что-то празднуете?

Лицо Хелин затуманилось.

— Сегодня начинается мое самое тяжелое время, крестный путь, — ответила она замогильным голосом.

По лицу официанта было видно, что он напряженно думает, как отреагировать на эти слова. Но, видимо, он ничего не придумал, так как вид у него стал совершенно беспомощным.

— Мадам? — вопросительно произнес он.

Хелин умела выглядеть, как раненая лань, но сегодня это удавалось ей лучше, чем обычно.

— Начинается время, когда все покатилось к концу, — объявила она. — Я имею в виду время, которое закончилось смертью моего мужа.

Официант скорчил подобающую мину, застыв, словно в минуте молчания.

«Знает ли он, что ее муж был нацистским бонзой?» — подумала Франка. Она оглядела официанта, молодого, красивого итальянца, не старше двадцати пяти лет. Он не видел нацистского террора, да едва ли и знал о нем.

— Мои соболезнования, — пробормотал он и с радостью исчез.

Франка подумала, не сменить ли ей тему, и принялась ломать голову, о чем бы заговорить. Но Хелин, по всей видимости, не желала отвлекаться от своих мрачных воспоминаний.

— Неважно, сколько лет прошло с тех пор, — тихо произнесла она, — каждый раз, когда приходит весна и наступает апрель, мне кажется, что все это было только вчера… как будто все случилось только что.

— Да, это нелегко, стать вдовой в таком молодом возрасте, — произнесла Франка, испытывая некоторую неловкость.

— Ах, знаете, это было еще не самое худшее, — сказала Хелин. Она торопливо отпила из бокала. Вино подействовало быстро, развязывая ей язык.

— Ужасными были обстоятельства, — сказала она, — это от них я не могу отделаться, — она уставилась на свой, выпитый почти до дна, бокал. — Вероятно, это вас шокирует, Франка, но я никогда особенно не страдала от того, что не стало Эриха. Наш брак… был не особенно счастливым. Я всегда чувствовала себя подавленной, когда Эрих был рядом. Впоследствии мне стало это окончательно ясно. В его присутствии я не могла смеяться, не могла чувствовать себя свободной. Я не могла быть молодой. Мне было восемнадцать, когда я вышла за него замуж, и с первого дня чувствовала себя старухой, которой лишь, по случайности, досталось молодое тело.

— Наверное, он был очень тяжелый человек, — сказала Франка, вспомнив рассказ Беатрис, — с ним было бы трудно ужиться и женщине постарше, но восемнадцатилетней девушке с ним было, видимо, совсем плохо.

— Он был капризный, склонный к депрессии, вспыльчивый, мстительный и сентиментальный, — сказала Хелин, и Франка удивилась, насколько четко и по-деловому она перечислила присущие характеру Эриха черты. — Я начала по-настоящему жить только после его смерти. Поскольку… — она не договорила, казалось, ей мешал какой-то суеверный страх.

— Ну, все равно, — проговорила она, — таким уж он был человеком. Он так же мало мог стать другим, как и все мы. Да и давно это было.

Она прислушалась к внутреннему эху своих слов. Казалось, она всматривается сквозь прошедшие годы в свою юность и до сих пор верит, что жизнь еще исполнит свои обещания.

— Давно это было, — повторила она.

— Как… — нерешительно начала Франка, — я хочу сказать, как именно умер ваш муж?

Казалось, Хелин до сих пор было тяжело думать или говорить об этом.

— Гитлеровская Германия рухнула, — сказала она. — Понимаете ли вы, каким страшным был ее конец? Было чувство гибели мира. Впереди маячил суд победителей, и всем было ясно, что пощады не будет. Девятого мая немецкий гарнизон острова капитулировал. Но за восемь дней до этого, первого мая, Эрих ушел из жизни.

— Он покончил с собой?

— Как его фюрер. То есть он хотел последовать примеру фюрера и выстрелить себе в голову. Не знаю, то ли в последний момент ему не хватило мужества, то ли выстрел оказался неудачным… Пуля попала ему в грудь. Умер он не сразу. Истек кровью. Это продолжалось несколько часов. Он ужасно мучился.

— Вы были с ним?

Хелин кивнула.

— Все это время. Я положила его голову себе на колени и все время пыталась его успокоить. Говорила, что все будет хорошо. Но найти врача было невозможно, и это было самое худшее. Царил полный хаос. Все рассыпалось и рухнуло. Никого не интересовала судьба Эриха. У него началась лихорадка, он звал на помощь… Стояла страшная жара… голод… кровь… — Хелин сильно вздрогнула.

— Никогда, — сказала она, — не забуду я эти страшные дни. Никогда прежде не приходилось мне переживать ничего более ужасного. И я надеюсь, что не придется до конца моих дней.

Она не стала дожидаться официанта и сама налила себе вина.

— Может быть, нам стоит поговорить о чем-нибудь другом, — сказала она после довольно долгого молчания.

Дома, в своей комнате, Франка еще раз примерила перед зеркалом новую одежду. Поворачиваясь перед зеркалом, она, разглядывая свое отражение, радостно ему улыбалась. Правда, лицо показалось ей бледноватым. Со старыми балахонами и мешковатыми брюками оно смотрелось терпимо, но теперь безнадежно портило общее впечатление. Порывшись в косметичке, она достала тушь для ресниц и губную помаду. Она осторожно подкрасила ресницы и от произведенного эффекта пришла в полный восторг. Глаза стали более выразительными и живо заблестели. Стоит ли подкрасить губы? Помада была ярко-красной, ей дали ее бесплатно на пробу в какой-то аптеке.

«Ладно, — подумала она, — я в любой момент могу ее стереть».

Эффект снова оказался потрясающим: красный цвет превосходно гармонировал с цветом надетого на ней льняного платья и чудесно шел к ее светлым волосам. Губы стали более полными и чувственными, придав лицу весьма соблазнительное выражение. Выглядела она теперь женственно, самоуверенно и вызывающе.