Мы с Шахновским стали не столько участниками, сколько объектами небольшого митинга — с криками о беззаконии, произволе, угрозами и презрительным высмеиванием. Дав еще немного пошуметь, я зевнул, демонстративно посмотрел на часы и сказал:

— Ну вот, 15:15. Мне поручено арестовать всех находящихся в этом здании после 16 часов. Так что теперь ваше время пошло. А мне торопиться некуда.

Если бы кому-нибудь пришло в голову в этот момент поинтересоваться, кем мне это поручено, в какой процессуальной форме, на каком основании! Конфуз был бы изрядный!

Но нет!!! Вместо всех этих, казалось бы, естественных вопросов внезапно нашелся радист и при нем ключи. Как-то суетливо радист показал мне: вот на этот стульчик садитесь, вот на эту кнопочку нажмите, вот в этот микрофончик скажете.

И тут я испугался: как же я сяду в лужу, если сейчас от волнения у меня в горле пересохнет так сильно, что не смогу и слова сказать. Осрамиться в такой исторический момент!

Но все-таки сажусь, нажимаю, говорю. Бог миловал, голос оказался в порядке, пришлось только позаботиться, чтобы моя манера говорить очень тихо не проявилась в эти минуты. Сказанное помню очень отчетливо, словно это было вчера:

«Внимание, внимание! Говорит радиоузел гражданской обороны комплекса зданий ЦК КПСС!

В соответствии с решением президента СССР, генерального секретаря ЦК КПСС Михаила Сергеевича Горбачёва и на основании распоряжения мэра Москвы Гавриила Харитоновича Попова сегодня, 23 августа 1991 года, с 16 часов прекращается работа в зданиях ЦК КПСС.

Все находящиеся в зданиях должны покинуть их не позднее 16 часов. Лица, оставшиеся в здании после этого времени, будут арестованы».

Нажимаю кнопку. ВСЕ!!! Уф, вроде бы вышло, как по писаному. И дались мне эти аресты. Хотя, с другой стороны, иначе ни на кого мои призывы не подействуют.

Сзади кто-то осторожно потрогал за рукав. Оборачиваюсь — Мироненко.

— А вы не могли бы повторить то же самое еще раз, но только представиться. А то непонятно, кто делает такое заявление, — попросил он.

— С огромным удовольствием.

И действительно, если бы не Мироненко, природная скромность не позволила бы запечатлеть себя в истории.

Снова нажимаю кнопочку и повторяю:

«Внимание, внимание! Говорит радиоузел гражданской обороны комплекса зданий ЦК КПСС!

У микрофона генеральный директор департамента мэра Москвы Евгений Савостьянов.

В соответствии с решением президента СССР, генерального секретаря ЦК КПСС Михаила Сергеевича Горбачёва и на основании распоряжения мэра Москвы Гавриила Харитоновича Попова сегодня, 23 августа 1991 года, с 16 часов прекращается работа в зданиях ЦК КПСС.

Все находящиеся в зданиях должны покинуть их не позднее 16 часов. Лица, оставшиеся в здании после этого времени, будут арестованы».

Вышли из радиорубки. 15:23[135]. В общем-то, чувствовал себя неожиданно спокойно. Попросил проводить нас в кабинет Кручины. Придя туда, застали в кабинете Музыкантского. Кручина уехал. Начали осваиваться в роли новых хозяев, новой власти. Революция свершилась.

Через несколько минут вошел Мироненко:

— Ваши люди останавливают на выходе сотрудников, обыскивают их, отнимают у них вещи.

Да, это уже перебор. Вышли на улицу. Там действительно стоит толпа горожан, сквозь которую протискивается поток убегающих сотрудников цитадели компартии, да и всего мирового коммунистического движения. Толпа их действительно обыскивает. Кое-что, наверное, действительно отнимают.

Бывшего первого секретаря Московского горкома КПСС Юрия Прокофьева кто-то награждает пинком и подзатыльником. Надо все это прекращать.

— Друзья! Не мешайте эвакуации персонала из здания. Дайте закрыть эту лавочку побыстрее и навсегда.

Люди взрываются криками радости и… возмущения: «Так они не просто уходят. Они, вон, колбасу и рыбу копченую тащат!». (Напомню, что по милости коммунистов в 1991 году колбаса и копченая рыба были роскошью почти невиданной.)

Коллективное озлобление лучше всего снимать шуткой.

— Да, ладно, — говорю, — последний раз тащат. Пусть закусят напоследок.

Люди посмеялись и успокоились. Посвистели, конечно, однако больше выходящим из здания никто не мешал. А со своим прогнозом «Пусть закусят напоследок» я ошибся. Большая часть работников ЦК потом стала работниками Администрации президента РФ и продолжала закупать снедь во внутреннем буфете, в этом же здании.

Попросил подъехать депутата Моссовета Александра Соколова и представил его сотрудникам охраны как нового коменданта здания. Задачи — обеспечить опечатывание помещений, охрану, постепенную ревизию содержимого. Договорились с Музыкантским, что для предания Соколову хоть какой-то легитимности решение о его назначении будет оформлено распоряжением префекта Центрального округа.

К 16:00 все сотрудники разбежались, здание ЦК опустело. Советская коммунистическая лавочка была навсегда закрыта. В тот день впервые за многие десятилетия руководители разных рангов по всей стране, привыкшие обращаться в ЦК за разрешениями и указаниями, растерянно-многозначительно опускали трубки телефонов специальной связи: «ЦК молчит. ЦК не отвечает».

Тертые калачи, они поняли: всё, побитый склерозом и инсультами мозг умер. Теперь спасение — в отпочковании. Так закончилась история партии, виновной в гибели десятков миллионов людей.

И уже на следующий день началась «гонка выходов из СССР». До конца августа по решению коммунистических властей республик с империей расстались Украина, Белоруссия, Молдавия, Азербайджан, Узбекистан, Киргизстан (напомню: Латвия, Литва, Эстония, Грузия, Армения сделали это до ГКЧП), похерив заодно самоопределение «Советская Социалистическая».

Спустя много лет нашел ответ на интересовавший меня вопрос: почему хорошо образованный Бурбулис написал записку на имя Горбачёва столь корявым почерком? В первый момент подумал: «Страхуется, что ли, Геннадий?», а потом было недосуг. А дело было так. Бурбулис получил тревожный сигнал о том, что в зданиях ЦК уничтожаются документы, когда шел тяжелый разговор Ельцина и Горбачёва перед его встречей с депутатами России, закончившейся публичным унижением Горбачёва и торжеством Ельцина. Именно в ходе этого разговора Ельцин заставил Горбачёва снять только вчера назначенных Моисеева, Шебаршина и Трушина. Бурбулиса к президентам не пускали, и он надиктовал текст по телефону охраннику Ельцина — Коржакову, поджидавшему шефа в приемной. Коржаков продиктованное накарябал со всеми исправлениями Бурбулиса и, не переписывая, отдал Ельцину, выжавшему из Горбачёва подпись, хотя всего за два дня до этого Горбачёв на пресс-конференции заявил, что своей целью видит реформирование КПСС. Так что в некотором смысле именно записка, накарябанная бывшим сотрудником 9-го главного управления КГБ СССР под диктовку Бурбулиса, и резолюция Генерального секретаря ЦК КПСС, закрыли коммунизм в России! Этот парадокс упомянул в 20-летнюю годовщину закрытия КПСС, когда позвонил Горбачёву из кафе, расположенного рядом с местом главных событий, на Славянской площади, и мы повспоминали «дела давно минувших дней».

Начали первичный обход помещений и на 6-м этаже встретили одного из наиболее известных в московском правительстве людей — Евгения Быстрова. Вместе с группой сотрудников он быстренько сворачивал какую-то аппаратуру. На мой изумленный вопрос, что это он тут делает и почему не ушел из здания вопреки приказу, взмолился:

— Мужики (сложившиеся отношения такое обращение допускали), это узел специальной секретной связи