– Что же, дело вам знакомое, – сказал я. – Поиграем в царскую школу… хотя, конечно, никакая это не игра, а серьезное дело. Я вам продиктую текст, не особенно и длинный, а вы его старательно запишете. Несложная задача, верно?

– А к чему это? – спросил Жебрак спокойно, не притрагиваясь к авторучке.

– Уж извините, служебная тайна. Но дело очень серьезное. Внесу полную ясность: вы можете отказаться, я здесь, признаюсь, неофициально. Но доложить начальству все равно придется. В этом случае вас уже официально вызовут повесткой, и придется сделать то же самое, но уже у нас в отделе…

– Чего же отказываться, если власть требует? Власти всегда нужно идти навстречу, на то она и власть… – Он взял авторучку, никак не скажешь, что неумело. – Что прикажете писать, пан капитан?

– Дорогие советские товарищи, – начал я. – Начинайте с новой строчки…

И продиктовал ему весь текст анонимного письма. Жебрак писал старательно, не делая пауз, не поднимая глаза от бумаги, и я не мог определить по его лицу, какие чувства и эмоции он испытывает. Бесстрастное, невозмутимое лицо. Посадить его напротив Радаева – словно зеркало смотрелись бы…

– Всё, – сказал я.

Старательно уложил в планшет исписанный до половины лист и авторучку – конечно, бегло прочитав написанное. Крупные, угловатые, буквы, классический «мужской» почерк, какому учили дореволюционных школяров. Разумеется, я не брался с ходу определить, писала ли анонимку та же рука – здесь я не спец, нужен эксперт… Жебрак проводил меня до машины (телега с мукой уже укатила), пожелал счастливого пути, и я уехал. Когда по обе стороны дороги потянулся густой сосняк, удовлетворенно ухмыльнулся.

Ничьего нового не произошло – старая добрая «ловля на живца», правда, всякий раз менявшаяся в зависимости от условий игры. Но прием этот пару раз использовался при других обстоятельствах: фигурант должен думать, что я действую по собственной инициативе, и никто даже не знает, куда я отправился и зачем. Что способно его подвигнуть на активные действия, а проще говоря, угрохать меня к чертовой матери в надежде, что по моим следам никто другой не припрется.

Не будем касаться увлекательной, но ущербной с точки зрения материализма темы – оборотней и чародейных птиц. Есть более приземленные и более реальные. В первую очередь – выстрел из леса из какого-нибудь «винтореза», каких по округе припрятано немало. С одной стороны, для такого нужно иметь определенный навык. Трудненько убойно влепить в водителя хоть и не несущейся с бешеной скоростью, но все же достаточно быстро едущей машины, не имея навыков в стрельбе. С другой – откуда известно, что у Жебрака или у второго, живехонького его приказчика, которого так и не видел, таких навыков нет? Здесь, в глухомани, хоть с пулеметом учись обращаться, лишних ушей не будет. Сумерки уже близятся, но не стемнело окончательно, так что…

Черт! Справа на обочине у самой земли полыхнул желтоватый неяркий огонь, совершенно бесшумно, и тут же погас. И тут же мотор заглох. Машина проехала несколько метров по инерции и встала. Вокруг стояла тишина, в лесу уже было темнее, чем на дороге.

Я подождал, потом надавил кнопку стартера. Безрезультатно, стартер даже не провернулся вхолостую, словно прочно отказал. Ну что же, в автомобильных двигателях я разбирался плохо, но мог исправить мелкие поломки: закрепить соскочивший провод аккумулятора, вывернуть и прочистить свечи, продуть засорившийся карбюратор. «Виллис» оставался на мельнице без присмотра, и подручный Жебрака запросто мог что-то в моторе напортить, но опять-таки за короткое время – меня не было не более двадцати минут – не успел бы устроить какую-то серьезную пакость, хватило бы только на мелкое вредительство.

Я взял добротную американскую кожаную сумку с заокеанскими инструментами, выпрыгнул…

И тут меня словно током шибануло!

Я взял инструменты – в точности как Ерохин. Я собирался поднять капот – как сделал Ерохин. Я был на безлюдной лесной дороге – в точности как Ерохин.

И Ерохина нашли мертвым…

Не раздумывал, вообще ни о чем не думал – словно некие звериные инстинкты вели. Даже не бросил сумку, попросту разжал пальцы, и она глухо шмякнулась оземь. Выхватил пистолет из кобуры, вмиг снял большим пальцем курок с предохранительного взвода и завертелся так, словно хотел заглянуть самому себе за спину…

И вот оно! С той стороны, откуда я ехал, над дорогой бесшумно летела, снижалась, большая птица, показавшаяся какой-то странной, то ли черная, то ли просто темная в подступавших сумерках, была уже совсем близко…

Я, как хорошо выучили в свое время, рухнул спиной вперед, так, чтобы не стукнуться затылком, и стал стрелять по беззвучно скользившей ко мне крылатой твари: раз, два, три, четыре!

Пятого выстрела сделать не успел – птица резво взмыла вверх, промчалась надо мной и со скрипучим, словно бы жалобным криком исчезла с глаз. Вскочив на ноги, я увидел, как она скрывается за темными верхушками сосен. Промахнуться четыре раза из четырех пусть по подвижной, но близкой и крупной цели я никак не мог, но не похоже было, что она серьезно ранена…

Вновь завертел головой, держа пистолет дулом вверх, наготове. Словно заправский зенитчик, следил за воздухом. Ничего. Никого. Тишина и безветрие, сумерки сгущаются…

И тут я увидел кое-что еще: явственное движение в лесу, не так уж и близко, мелькание между деревьями низких стремительных тел, отблеск светящихся глаз…

И снова вел не разум, а некие инстинкты. Загнал пистолет в кобуру, даже успел аккуратно ее застегнуть, кинулся к ближайшей сосне, не толще телеграфного столба, подпрыгнул, обеими руками ухватился за шершавый, липший к ладоням ствол – одуряюще пахнуло хвоей и смолой, – рывками подбрасывая тело, царапая кору носками сапог, по-обезьяньи проворно полез вверх.

Уселся верхом на толстый сук, отворачивая лицо от царапавших щеку жестких иголок, посмотрел вниз.

Я угнездился на высоте метров четырех, а внизу, насколько удавалось разглядеть сквозь ветки и хвою, расселись вокруг ели четыре крупных волка, скорее бурого окраса, чем серого. Смотрели на меня, вывалив языки, спокойно и непонятно.

Я громко покрыл их матом – чтобы посмотреть на их реакцию. Они и ухом не повели, будто привыкли к человеческой речи и страха перед человеком не испытывали совершенно. Неправильные волки. Зимой, когда подводит волчье брюхо, они и могут загнать на дерево невезучего путника, но ранней осенью, когда в лесах достаточно жратвы, тех же зайцев и косуль, с чего бы им охотиться на человека?

Ну что же, с прибытием вас… Или вы решили, что я буду сидеть сложа руки?