— О, простите меня, — запричитал он, приблизившись к ландо. — О, доктор Азиз, простите мне мою ложь.

Азиз молчал, а остальные, вскинув подбородки, презрительно смотрели сверху вниз на Лала.

— Я боялся, я был растерян, — умолял он. — Я был в заблуждении, я не понимал вас, доктор Азиз. Простите несчастного старого врача, назначившего вам молоко, когда вы были больны! О Наваб Бахадур, взываю к вашей милости. Вам нужна моя нищая аптека? Заберите все до последнего проклятого флакона, — прикрывая суетой неусыпную бдительность, он заметил, что они улыбаются его плохому английскому, и решил разыграть перед ними шута. Он бросил раскрытый зонт на пол и наступил на него. Ручка зонта, как ручка грабель, ударила его по носу. Он понимал, что делает, и они тоже это понимали. Не было ничего трагического или возвышенного в падении этого человека. Будучи человеком низкого происхождения, доктор Панна Лал не обладал ничем, что можно было потерять с бесчестьем, и он мудро решил дать другим индийцам почувствовать себя царями — это улучшило им настроение. Поняв, что они хотят видеть Нуреддина, он бодро, как горный козел, вскочил на ноги, как хлопотливая наседка, он был готов ублажить любую их прихоть. Госпиталь был спасен, и до конца своих дней доктор Панна Лал не мог понять, почему на следующее утро его не повысили.

— Расторопность, сэр, расторопность, вот мое преимущество, — говорил он майору Каллендару, когда речь заходила о повышении.

Когда к толпе вышел Нуреддин с забинтованным лицом, толпа испустила рев облегчения. Бастилия пала. Это был критический момент, и здесь Наваб Бахадур сумел взять ситуацию под контроль. Обняв при всех молодого человека, он завел речь о справедливости, мужестве, свободе и мудрости, и говорил так хорошо и убедительно, что остудил самые горячие головы. Кроме того, он объявил, что слагает с себя дарованный ему британцами титул и отныне будет жить как простое частное лицо, как мистер Зульфикар, и поэтому очень скоро отбудет в свое деревенское имение. Ландо отправилось дальше, кризис миновал. Марабарские пещеры поставили британскую администрацию на грань катастрофы; многие человеческие жизни были исковерканы, многие поплатились карьерой, но страна устояла, и волнения даже не перекинулись на округ.

— Сегодня вечером мы будем праздновать победу, — сказал старик. — Господин Хамидулла, я поручаю вам пригласить наших друзей Филдинга и Амритрао, насчет последнего выясните, не нужна ли ему особая еда. Остальные пусть остаются со мной. Конечно, до вечера, пока не спадет жара, в Дилькушу мы не поедем. Я не знаю, чем собираются заняться другие джентльмены, но я посплю. К тому же у меня немного болит голова, и я попрошу сейчас у доброго Панны Лала порошок аспирина.

Жара взяла свое. Если она не сводила с ума, то отупляла, и очень скоро большинство воинственных чандрапурцев погрузились в глубокий сон. Англичане в своем поселке некоторое время были бдительны, опасаясь нападения, но постепенно и они переместились в мир сновидений — в мир, где мы проводим треть жизни и который некоторые пессимисты считают предвестником вечности.

Ближе к вечеру Филдинг и мисс Квестед встретились, и между ними состоялся первый из их многочисленных и довольно любопытных разговоров. Проснувшись, он надеялся найти кого-нибудь, кто увез бы девушку, но колледж оставался отрезанным от остального мира. Она спросила, не будет ли он возражать против «своего рода интервью». Филдинг не ответил, и Адела сказала:

— Есть ли у вас объяснение моему чрезвычайно странному поведению?

— Нет, — коротко ответил он. — Зачем повторять прежние обвинения, если вы сами от них отказались?

— И правда, зачем?

— Полагаю, что я должен быть вам благодарен, но…

— Я не жду от вас благодарности. Я просто рассчитывала, что вам будет интересно услышать то, что я хочу вам сказать.

— Ну хорошо, — проворчал он, чувствуя себя упрямым подростком. — Знаете, я не считаю дискуссию между нами желательной. Честно говоря, в этом омерзительном деле мы с вами находимся по разные стороны баррикад.

— Разве вам не интересно выслушать другую сторону?

— Не особенно.

— Я не собираюсь сообщать вам никаких секретов. Поэтому вы можете распоряжаться моими сведениями по своему усмотрению, ибо из сегодняшнего несчастья я все же извлекла нечто полезное: у меня теперь нет никаких секретов. Мое эхо кончилось — шум в ушах я называла эхом. Видите ли, я была не совсем здорова после этой экспедиции и подозреваю, что это нездоровье началось еще раньше.

Эта ремарка заинтриговала Филдинга; он и сам часто думал об этом объяснении.

— Что же это было за недомогание? — поинтересовался он.

Адела погладила себя по виску, потом покачала головой.

— Моей первой мыслью в день ареста Азиза было: у вас галлюцинации.

— Вы действительно думаете, что это возможно? — спросила она смиренно. — Но отчего у меня могли возникнуть галлюцинации?

— В Марабарских пещерах непременно случилась по меньшей мере одна из трех вещей, — сказал Филдинг, ввязавшись все-таки, помимо своей воли, в дискуссию. — Даже из четырех. Либо Азиз был виновен — так думали ваши друзья; либо вы злонамеренно все выдумали — так думают мои друзья; либо у вас возникла галлюцинация. Я же склонен думать, — он встал и принялся прохаживаться по комнате, — особенно теперь, когда вы сказали мне о своем нездоровье до начала экспедиции — а это очень важно, — что вы сами порвали ремень бинокля; в пещере вы все время были одни. Азиза там не было.

— Возможно…

— Когда вы в первый раз почувствовали себя не так, как обычно?

— Когда мы пили чай здесь, в этом садовом домике.

— Неудачный получился вечер. После него заболели и Азиз, и Годболи.

— Это была не болезнь… Мне трудно даже определить это состояние: оно было тесно связано с моими личными делами. Мне очень понравилось пение Годболи… Но после него меня охватила какая-то неясная печаль, хотя в тот момент я этого и не осознавала… Хотя нет, это нельзя назвать печалью в полном смысле этого слова. Скорее это было ощущение незавершенности. Я все время ощущала какое-то давление. Хорошо помню, как мы пошли на поло, на майдан, с мистером Хислопом. Произошло еще несколько вещей, я не буду о них говорить, но они вызывали у меня какие-то не вполне нормальные ощущения. Именно в таком состоянии я находилась, когда осматривала пещеры. Вы предположили (и это нисколько не обижает и не шокирует меня), что у меня начались галлюцинации — причем очень уродливые, — это сродни ситуации, когда женщины думают, что им сделали предложение, хотя на самом деле этого не было.

— Вы, во всяком случае, высказываетесь прямо и честно.

— Так меня воспитали; но беда в том, что честность не приносит мне облегчения и пользы. Она ведет в никуда.

Это понравилось Филдингу. Он улыбнулся и сказал:

— Честность вознесет нас на небеса.