Что сказала по этому поводу покойная королева? Возьми пример с воды, так кажется. Вода всегда ищет другую воду. Ручей бежит к реке, а река сливается с морем… Ее слова можно понимать по-разному.

Во-первых, как совет уподобится Поводырю обликом либо поступком (а уж лучше тем и другим). Почуяв во мне родственную душу или, наоборот, конкурента, он сам даст о себе знать. И уж тогда мы обязательно сольемся – если не в дружеских объятиях, так в беспощадной схватке.

Во-вторых, по примеру воды следует выбрать путь наименьшего сопротивления, быть вкрадчивым и незаметным, просачиваться в любую щель, препятствия брать не напором, а тихой сапой. В общем-то подобная тактика для меня не новость.

В-третьих, следует уяснить, что все сказанное королевой лишь старческие бредни, в которых бесполезно искать какой-то скрытый смысл.

Короче, куда ни кинь, всюду клин!

Ладно, оставим бесплодные умствования. Как говорил один маленький корсиканец, впоследствии ставший великим французом, главное – ввязаться в схватку, а там будет видно.

На сей раз я изменил своему золотому правилу и двинулся не туда, куда глаза глядят (куда им еще глядеть, если не на удобную дорогу, а в сторону болот, которые обозначало туманно-комариное марево, висевшее на горизонте.

Вредоносцы, в отличие от тенетников, не огораживали свои владения.

И дело тут было вовсе не в иждивенческих настроениях, свойственных всем временным жильцам. Трясина защищала их от чужого вторжения гораздо надежнее, чем заградительные сети и сигнальная паутина. Лично мне, дабы выйти на перешеек, хребтом пролегавший между двумя ядовито-зелеными топями, пришлось сделать изрядный крюк.

Конечно, я не ожидал встретить здесь пограничную стражу или придирчивых мытарей – вредоносцы, понятное дело, такими пустяками не занимаются. И тем не менее на границе болотного края меня подстерегал сюрприз, правда несколько иного свойства.

Тучи кусачей мошкары, еще минуты назад никак не дававшей о себе знать, со всех сторон набросились на меня. Сначала я отнесся к их поползновениям довольно легкомысленно, но уже спустя сто шагов оказался перед дилеммой – или опрометью мчаться назад или превратиться в обескровленный труп.

Такой поворот событий меня не устраивал. Все мы умрем когда-нибудь, но этот наиважнейший в жизни эпизод хотелось бы обставить героическими декорациями. Как это пишется в некрологах: погиб на боевом посту. Сгорел на работе. Отдал всего себя людям. В крайнем случае, почил с миром.

А кому охота, чтобы на его могильном камне потом начертали: «Заеден мошкарой»? Это даже хуже, чем утопиться в нужнике.

Мои попытки отбиться от зловредных тварей посредством размахивания рук успеха не принесли. Для этого нужно быть не человеком, а пропеллером. Мое сопротивление только раззадорило насекомых.

Когда уповать на самого себя совершенно бессмысленно, приходится хвататься за соломинку. Для меня такой соломинкой было яйцо – единственное существо в округе, способное оказать хоть какую-нибудь помощь.

Побуждаемый скорее отчаянием, чем надеждой, я извлек его из котомки, но это ничуть не остудило энтузиазма голодной мошкары. Сложившаяся ситуация выглядела, наверное, столь безысходно, что яйцо вывернулось из моих пальцев, плюхнулось обратно в котомку и заерзало там, громко звякая о флакон с истомой.

С чего бы это? Зачем столько шума? Прежде яйцо всегда действовало тишком. Неужели этим звоном оно пытается вразумить меня, подать сигнал к действиям?

Убивая и калеча тысячи насекомых, повинных только в пристрастии к теплокровным существам (столь же естественном, как тяга пчел к нектару или котов к сметане), я обильно смазал свое лицо и руки сонным зельем. Хотелось надеяться, что мне самому это не повредит. Некоторое время ровным счетом ничего не происходило, и меня продолжали есть поедом, словно торт с марципанами. Однако вскоре активность мошкары резко пошла на убыль, а потом и вовсе прекратилась.

Я был покрыт толстым слоем спящих, а потому совершенно безвредных насекомых (недаром говорят: тихий, пока спит зубами к стенке). Если от моего неосторожного движения ком мошкары отваливался, на освободившееся место устремлялись свежие силы, которых ожидала аналогичная участь.

Итак, я мог считать себя спасенным от позорной и мучительной смерти, но долго пребывать в таком виде было просто невозможно. Когда-нибудь мошкара проснется и все начнется сначала. Тут уж никакой истомы не хватит.

Ну а если у этих тварей появится вдруг наркотическое пристрастие к сонному зелью, мне останется одно – передвигаться в воде наподобие бегемота, высунув наружу только глаза и нос. Не уверен, что это у меня получится. Короче, беда не миновала. Беда всего лишь дала мне небольшую отсрочку.

Бытует мнение, что лучший способ избавиться от проблемы – ничего для этого не предпринимать. Жизнь сама все расставит по своим местам. Во всяком случае, хуже не будет.

Пренеприятнейшая ситуация, в которой я оказался, разрешилась в полном соответствии с этой довольно спорной идеей, достойной, скорее, фаталистов, чем кузнецов собственной судьбы.

Углубившись во владения вредоносцев на расстояние, делавшее возвращение назад весьма проблематичным, я убедился, что эскорт мошкары, сопровождавший меня до самой последней минуты, исчез. Огромную летающую рать, способную повергнуть в трепет и куда более стойких существ, чем я, словно ураганом сдуло (обычный ветер тут никак не помог бы).

Создавалось впечатление, что территория, контролируемая крылатыми кровососами, осталась позади (если у вредоносцев такие злые пограничники, то каковыми окажутся их полицейские?).

Чтобы проверить это предположение, я стряхнул со своего уха горсть осоловевшей мошкары и смело дунул на нее. Насекомые слабо барахтались, сучили ножками, пробовали расправить крылышки, а те, кому это удалось, стремительно улетали прочь. Я для них как будто бы уже и не существовал.

Самое интересное, что воздействие мошкары отразилось на моей подпорченной шкуре самым благотворным образом – все лишнее отшелушилось, пузыри лопнули, а обнажившаяся под ними свежая кожица быстро подсыхала. Улучшилось также и настроение. Как говорится, не бывает худа без добра.

Так началась моя недолгая, но богатая событиями жизнь в болотном краю, мною самим названном Дрыгвой.

Если потрешься какое-то время среди уркаганов, то, даже оставшись незапятнанным, невольно позаимствуешь их ухватки и лексику. Общение с ясновидящими и прорицателями, к числу которых, безусловно, можно причислить и вещунов, имеет то же самое свойство. Ты не только проникаешься образом мыслей этих загадочных существ, но и перенимаешь у них кое-какие навыки сверхчувственного восприятия.

В этом смысле я не был исключением, и, хотя читать чужие мысли так и не научился, зато недобрый взгляд, брошенный исподтишка, всегда улавливал.

Короче говоря, у меня создалось впечатление, что все последнее время я нахожусь под перекрестным обстрелом именно таких взглядов.