Ну а если на море штиль или полное безветрие? Казаки тогда не считают нужным и скрываться. Быстро овладев судном, налетчики поспешно забирают оружие, а также небольшие пушки, которые способны выдержать их посудины. Затем разыскивают деньги. Переваливают на свои борта товары. А вот сам корабль со всеми пленными и ненужным им грузом пускают на дно.

Происходят, правда, и несчастные встречи, когда на полном ходу большие турецкие корабли врезаются в самую гущу казачьих челнов. Тогда одни из них попадают под корабль, другие гибнут от картечного огня с обоих бортов. И вот тогда-то, как огромная стая потревоженных птиц, разлетаются эти утлые суденышки в разные стороны.

А сколько раз страшные бури носили по волнам отважных походников! Бывало — спасались. Но нередко и погибали. Если же и удавалось оказаться на прибрежных скалах, то могли попасть и в неволю. В таком случае турки заковывали спасенных в цепи и сажали на весла, на свои галеры.

Но вот что удивительно. Как ни велики бывали потери, казачество не оскудевало. На место одного выбывшего из строя становился десяток других. И морские походы так никогда и не прекращались, считаясь самым прибыльным делом. Донцов нимало не смущали ни бури, ни страх неволи, ни угрозы султана, ни запреты русского царя.

Если возвращение оказывалось счастливым, поход широко отмечался. Возвратившиеся останавливались где-нибудь неподалеку от Черкасска. Выгружали добычу и делили ее между собой. Строго поровну. Это называлось у них — «дуван дуванить».

Затем счастливцы облачались во все лучшее и подплывали к пристани с задорными, боевыми песнями и с частой пальбой. А все войско, уже заранее извещенное, располагалось на берегу.

Яростно палили и в самом Черкасске. С пристани все войско направлялось к часовне. Служился благодарственный молебен. А затем приплывшие, рассыпавшись по площади, обнимались, целовались с казачьим людом. Одаривали родных и знакомых заморскими гостинцами.

О количестве добычи можно было судить по тому, что одного «ясыря», или пленных, собиралось иногда до трех тысяч. Интересно, что у казаков даже существовало особое разменное место. И вот там они сходились, встречались с азовцами, меняя мусульман на русских. Иной раз требовали и выкуп. Так, например, за пашей турки из Азова платили по 30 000 золотых и более, в зависимости от знатности рода.

Продавали казаки и знатных турчанок. Всех же остальных женщин приучали к домашнему хозяйству. Ну а потом, предварительно окрестив, женились на них.

Примечательно, что на первых порах мало кому из донцов удавалось жениться твердо по церковному уставу. В древние казачьи времена все происходило более чем просто. Жених и невеста обычно выходили на площадь. Молились Богу. Затем кланялись всему честному народу. И после этого жених объявлял имя своей невесты. Обращаясь к молодой, донец обычно говорил: «Будь же ты моей женою!» Тогда невеста припадала к ногам казака со словами: «А ты будь моим мужем!» И как легко браки заключались, так же легко они и расторгались.

Простота эта может вызвать удивление. Так, например, казак, покидая свое жилище и отправляясь в поход, продавал жену за годовой запас «харчей». А бывало, и безо всяких причин выводил ее на площадь и говорил: «Не люба! Кто желает, пусть берет!».

Когда же находился охотник, пожелавший взять «отказанную жену», он прикрывал ее своей полой. И это означало обещание оказывать защиту и покровительство.

Но при всей жесткости и суровости нравов донцы отличались необычайной набожностью. Строго соблюдали посты, жертвовали церквям и монастырям. Особенным уважением у казачьей братии пользовался Никольский монастырь, что подле Воронежа. А еще — Рождественский-Черняев, что в Шацке.

Здесь престарелые казаки, потерявшие здоровье в многочисленных войнах, доживали свой век, облачившись уже в монашескую рясу. Кстати, точно так же поступали в свое время и запорожцы.

В обителях замирали страсти, забывалась вражда. А вот первые часовни на Дону появились только лишь в начальные годы царствования Алексея Михайловича Романова. Первая же церковь построена в Черкасске в 1660 году.

Примечательно, что в казачьих монастырях висели колокола, отлитые из неприятельских пушек, а священные одежды, иконы блистали жемчугом и обилием драгоценных камней.

Как уже упоминалось, жены казаков славились ратным духом отнюдь не менее своих мужей. В том же духе они наставляли и своих детей. «На зубок» новорожденному клали стрелу, пулю, а то даже лук либо ружье. А после сорока дней отец прицеплял крохе саблю, сажал его на коня. Когда же у мальчугана появлялись первые волосы, отец подстригал их в кружок и, возвращая сына матери, говорил: «Вот тебе казак!».

У младенца прорезались зубы — это был знак. Тогда его везли в церковь верхом. И здесь служили молебен Иоанну Воину, чтобы из отпрыска вырос храбрый казак. Трехлетки уже сами ездили по двору, а пятилетние лихо скакали по улицам станиц. Стреляли из лука. Играли в бабки. Ходили «войной».

Бывало, вся ребятня Черкасска выступала за город. И здесь, разделившись на две партии, строили камышовые городки. В бумажных шапках и лядунках, с хлопушками и бумажными знаменами, верхом на палочках противники сходились. Высылали вперед «стрельцов» либо наездников-забияк и, нападая друг на друга, сражались столь азартно, что забывали про синяки, ссадины и кровоподтеки. Рубились лубочными саблями. Кололись камышовыми пиками. Отбивали бумажные знамена. Забирали противника в плен.

А когда заканчивалась потасовка, победители под музыку из дудок и гребней, с трещотками или тазами возвращались торжественно в город. Позади, стыдливо понурив головы, шли «пленные».

Старики, сидя группами подле рундуков, за ендовой крепкого меду любовались внуками. И даже сам атаман, пропуская мимо себя детей, поднимался с места, расхваливая самых храбрых.

Когда же была введена перепись «малолетков», то все достигшие 19-летнего возраста собирались в уже назначенном месте. На добрых конях и в полном вооружении.

На поляне, обычно возле реки, разбивали большой лагерь. И здесь в продолжение месяца «малолетки» обучались военному делу под руководством стариков и в присутствии атамана. Одни учились на всем скаку стрелять. Другие мчались во весь дух, стоя в седле и отмахиваясь саблей. Третьи ухитрялись дотянуться и поднять с разостланной на земле бурки монету или плетку.

Соревновались поединщики. Бывало, что толпа конных подростков скакала к крутому берегу, внезапно исчезала из виду и… вновь появлялась. Но уже на другом берегу.

Все это молодечество, лихость и сноровка поощрялись. Самым метким стрелкам, лихим наездникам атаман дарил узорные уздечки, разукрашенные седла, оружие. Эта первая награда ценилась здесь, на Дону, так же высоко, как у древних греков венки из лавра.

В таком соревновательстве вырастали целые поколения. Начинали с ребячьих игр. Продолжали боевыми схватками. Оттого и сабли на Дону не ржавели. А отвага не выветривалась из душ. От отца к сыну, от деда к внуку переходил единственный завет — любить родную землю, истреблять ее врагов. «Казачьему роду нет переводу!» — о том помнят на Дону и по сей день.