Но не здесь.

— Что случилось? — спросил Элдред. Его голос изменился. Он встал, царапая ножками стула пол. — Осберт, скажи мне.

Сейнион запомнит этот голос и то, что король встал раньше, чем что-то услышал. Он уже знал.

И тогда Осберт рассказал им: о сигнальных кострах, зажженных на холмах к югу, у моря, которые доставили сообщение по цепочке вдоль вершин. Не новая история, подумал Сейнион, слушая его. Нет ничего нового, только старое, темное наследие этих северных земель, и это наследие — кровь.

— Будет ли мой мир на прежнем месте, когда я покину тебя?

— Не знаю, о чем ты. Это и есть наш мир.

Она была рядом, очень близко от него. На поляне стало бы совсем темно, если бы не исходящий от нее свет. Ее волосы обвивали его всего, теперь они приобрели цвет меди, густые и теплые; он мог прикасаться к ним и прикасался летней ночью в лесу. Они лежали в глубокой траве на краю поляны. Вокруг них тихо шептался лес. Этого леса и народ Алуна, и англсины сторонились на протяжении жизни многих поколений. Но он боялся не того, что скрывалось среди деревьев, а того, что было совсем рядом.

— У нас рассказывают истории. О тех, кто уходил с феями и возвращался домой… через сто лет. — Лесом призраков называли этот лес. Одно из названий. Означало ли оно именно это?

Ее голос звучал как ленивая, медленная музыка. Она сказала:

— Возможно, мне понравилось бы лежать здесь так долго.

Он тихо рассмеялся, пораженный. Он чувствовал себя неустойчиво балансирующим между слишком многими ощущениями и боялся пошевелиться, словно мог что-то разбить.

Она приподнялась на локте в траве и мгновение смотрела на него.

— Вы боитесь нас даже больше, чем мы боимся вас.

Он обдумал это.

— Думаю, мы боимся того, что вы можете означать.

— Что я могу… означать? Я просто здесь.

Он покачал головой. Попытался внести ясность:

— Но вы здесь намного дольше, чем мы.

Ее очередь молчать. Он смотрел на нее во все глаза, впитывая взором ее стройную грациозность, ее «непохожесть». Груди у нее были маленькие. Идеальные. Чуть раньше она выгнула свое тело дугой над ним, в исходящем от нее свете. Он вдруг подумал о том, как ему теперь молиться, какие слова он может произносить. Просить прощения у своего бога за это? За нечто такое, чего, по уверениям священников, даже не существует?

В конце концов она сказала:

— Я думаю, что… скоротечность делает для вас этот мир еще более дорогим.

— И более болезненным?

Цвет ее волос на неуловимую толику оттенка снова приблизился к серебру.

— Более дорогим. Вы… больше любите, потому что так быстро теряете. Нам неведомо… это чувство. — Она сделала рукой движение. Словно попыталась дотянуться до чего-то. — Мы тоже умираем. Просто это происходит…

— Дольше.

— Дольше, — согласилась она. — Если нет железа.

Его пояс и меч остались в церкви в Эсферте. Он с новой силой ощутил горе: это было одно из присутствующих здесь чувств. То, что она только что сказала. «Вы больше любите, потому что быстро теряете».

— Мой брат все еще с царицей?

Она приподняла брови.

— Конечно.

— Но он не останется с ней навсегда.

— Ничего не бывает навсегда.

Рожденный в мир с этим знанием.

— Что случается с ними потом?

— С ее возлюбленными? — Она пожала плечами. — Я не знаю, правда. Они уходят, когда выбирают нового. Ты их не видишь, и через некоторое время ты…

— Забываешь.

Она кивнула. Увидела, что он расстроен.

— Пройдет много времени, пока он ей надоест, — сказала она. — Он пользуется уважением и большой любовью.

— А после он исчезнет навсегда. Вот это — навсегда.

— Почему исчезнет? Зачем так на это смотреть?

— Потому что нас так учили. Что есть гавань для наших душ, а его душу отняли, и она теперь не найдет бога. Может быть… именно это нас и пугает в вас. То, что вы можете сделать это с нами. Возможно, мы когда-то знали это о феях.

— Когда-то все было иначе, — согласилась она. И через мгновение застенчиво прибавила: — Тогда мы умели летать.

— Что? Как?

Она повернулась, все еще застенчиво, чтобы показать ему спину. И он ясно увидел выступы, твердые, размером меньше груди, посередине лопаток и понял — это все, что осталось от прежних крыльев фей.

Он представил их себе, создания, похожие на нее, летящие под голубой луной или серебристой или на закате. У него горло перехватило от красоты этой воображаемой картины. Давней картины мира.

— Мне очень жаль, — произнес он. Он протянул руку и провел ладонью по одному выступу. Она вздрогнула и повернулась к нему лицом.

— Вот, опять. То, как ты думаешь. Печаль. В тебе ее так много. Я… мы… не живем с этим. Это из-за быстротечности, да?

Он обдумал это, ему даже не хотелось гадать, сколько ей лет. Она говорила на языке сингаэлей так, как его дед.

Он сказал ей об этом.

— Ты говоришь на моем языке так красиво. А как звучит твой родной язык?

Она на мгновение удивилась, потом улыбнулась, и ее волосы вспыхнули, отражая настроение.

— Но это и есть мой язык. Откуда, по-твоему, твой народ его узнал?

Он уставился на нее, потом закрыл рот.

— Наш дом — в этих лесах и озерах, — сказала она. — На западе, там, где солнце опускается в море в конце дня. Между нами не всегда было такое большое… расстояние.

Он думал, напрягая все силы ума. Люди говорили о музыке в голосах и словах сингаэлей. Теперь он знает. Знание, как эта ночь, которая перевернула мир. Как же ему теперь молиться? Она смотрела на него, по-прежнему забавляясь.

Он спросил:

— Это, сегодняшняя ночь… тебе запрещено?

Она помедлила мгновение перед тем, как ответить.

— Царица мною довольна.

Он понял и ответ, и ее колебание. Она его оберегала. Это доброта своего рода. Кажется, они умеют быть добрыми. Царица довольна Деем. Похищенной душой.

Алун сказал, глядя на нее:

— Но это все равно… считается неправильным, не так ли? Тебе сделано послабление за твой поступок, но все равно…

— Да, мы должны соблюдать дистанцию. Как и вы.

На этот раз он рассмеялся.

— Дистанцию? Вас не существует! Даже говорить, что вы есть, — уже ересь! Наши священники наказали бы меня, некоторые изгнали бы меня из церкви, если бы я только заговорил об этом.