— Тот, кто был в озере, этого не сделал бы, — спокойно возразила она.

Он не знал, что она видела в ту ночь священника.

— Сейнион? Возможно, — согласился Алун. — Он меня любит из-за моего отца, я думаю. Но он не допустил бы разговоров о феях или о полумире. Она снова улыбнулась.

— Полумир. Я так давно этого не слышала. — Он не хотел знать, как давно в прошлом произошло то, что заставило ее так сказать. Медленное кружение витков времени для них. Она потянулась, дикая и гибкая, как кошка. — Но насчет него ты ошибаешься. Он знает. Он приходил к царице, когда умирала его женщина.

— Что?!

На этот раз она громко рассмеялась, смех рассыпался, как шарики ртути, зазвенел и покатился по поляне.

— Тихо. Я тебя слышу, — прошептала она. Прикоснулась к нему небрежно, ладонью к его ноге. Его охватило желание снова и он почти поддался ему. Она сказала: — Он пришел к холму и спросил, не может ли кто-нибудь из нас пойти с ним, помочь ей остаться в живых. Она кашляла кровью. Он принес серебро для царицы, и он плакал среди деревьев снаружи. Конечно, он нас не видел, но он пришел просить. Она его пожалела.

Алун ничего не ответил. Не мог говорить. Он знал, все знали о молодой жене Сейниона и о ее смерти.

— Поэтому не говори мне, — прибавила фея, снова потягиваясь, — что именно этот человек из всех вас станет отрицать наше существование.

— Она ничего не послала, не так ли? — шепотом спросил он.

Теперь она подняла обе брови, глядя на него.

— Почему ты так думаешь? Она послала волшебную воду из озера и цветочный амулет. Она милосердна, наша царица, и оказывает милости тем, кто чтит ее.

— Это не помогло?

Она покачала головой.

— Мы всего лишь такие, какие есть. Смерть приходит. Я сделала все, что могла.

Он чуть было не пропустил эти слова.

— Она послала тебя?

Глаза в глаза, совсем никакого расстояния между ними, в определенном смысле. Ему стоит лишь шевельнуть рукой, чтобы снова прикоснуться к ее груди.

— Я всегда была… очень любопытной.

— И сегодня тебе… любопытно?

— И тебе тоже, разве нет? А что еще может в этом быть? — Теперь в ее голосе звучала другая нота, за музыкой.

Он смотрел на нее. Не мог отвести глаз. Мелкие, ровные зубы за тонкими губами, бледная кожа, безупречная, до боли гладкая, меняющие цвет волосы. Темные глаза. И остатки крыльев. Когда-то феи могли летать.

— Не знаю, — ответил он и сглотнул. — Мне не хватает мудрости. Мне кажется, я сейчас заплачу.

— Ты горюешь опять, — сказала она. — Почему у вас всегда этим кончается?

— Иногда мы плачем от радости. Ты понимаешь, можешь это понять?

На этот раз молчание длилось дольше. Потом она медленно покачала головой.

— Нет. Я бы хотела, но это ваша чаша, не наша.

Снова несхожесть. Это ощущение, словно он одновременно внутри и совершенно вне того мира, который ему знаком. Он сказал:

— Скажи мне, Эсферт и остальные будут на своем месте, когда я уйду отсюда?

Она кивнула спокойно.

— Только некоторых не будет.

Он уставился на нее. Сердце глухо застучало.

— Что ты имеешь в виду?

— Они собираются выступить. Сильный гнев, мужчины седлают коней, надевают железо.

Он сел.

— Святой Джад. Откуда ты знаешь?

Она пожала плечами. Он понял, что вопрос глупый. Как он может понять, откуда ей все известно? Как она может ему ответить? Даже на их общем языке, на языке, которому ее народ научил его народ.

Он встал. Начал одеваться. Она смотрела на него. Он осознал и теперь всегда будет сознавать свою торопливость, увиденную ее глазами. Торопливость его жизни и жизни всех остальных.

— Я должен идти, — сказал он. — Если что-то случилось.

— Кто-то умер, — серьезно ответила она. — Повсюду горе.

Быстрота, с которой они умирают. Он посмотрел на нее, держа тунику обеими руками. Прочистил горло.

— Не завидуй нам в этом, — наконец сказал он.

— А я завидую, — просто ответила она; маленькая, стройная, сияющая несхожесть в траве. — Ты вернешься в лес?

Он заколебался, потом ему в голову пришла мысль, которая не могла бы прийти прошлой ночью, когда он был моложе.

— Ты будешь горевать, если я не вернусь?

Она снова приподняла брови, на этот раз от удивления. Сделала рукой то же движение, что и раньше, словно пыталась дотянуться до чего-то. Потом медленно улыбнулась, глядя на него снизу.

Он натянул тунику. Без пояса из-за железа. Потом он повернулся и собрался уходить. Он тоже не ответил на ее вопрос. У него не было ответа.

На темном краю поляны он оглянулся. Она по-прежнему сидела там, в траве, обнаженная, в своей стихии, не ведающая горя.

* * *

Голоса в темноте начали сдвигаться к северу. Берн остался на месте, в реке. Его осенила одна мысль, и он сорвал камышинку; ему может понадобиться нырнуть с головой. Он услышал крики, полные гнева и страха, топот бегущих людей. Кто-то хрипло выругался, так повсюду оскорбляли эрлингов и паршивых, прыщавых шлюх, которые их произвели на свет.

Эрлингу сейчас лучше им не попадаться.

Значит, он был прав. Сигнальный костер не сулил ничего хорошего. Он все еще горел. Снова раздались крики, но уже подальше, у Эсферта, где стояли палатки: палатки у стен переполненного города накануне открытия ярмарки. Город, как им сказали, почти пуст, и они могут его разграбить, совершить набег, о котором будут петь многие поколения, прославляя их и Йормсвик.

Теперь, решил Берн, трудно будет прославиться.

Он быстро думал, стараясь дышать неглубоко и медленно. Отряд Скалсона отправился на восток от кораблей. Пустая трата времени, как считали некоторые, — и то же говорили о путешествии Берна и Экки в Эсферт, когда узнали о ярмарке. Но если им придется убираться отсюда — а так, очевидно, и будет — без какой-либо добычи, надо хотя бы разведать что-нибудь, так было решено.

Спасти гордость, представив дома хотя бы отчет о стране Элдреда. Товарищи, возможно, тогда будут чуть меньше потешаться над ними за то, что они вернулись с пустыми руками, не обагрив мечи кровью.

В данный момент, подумал Берн, насмешка — это лучшее, на что они могут надеяться, а не худшее. Бывают вещи и похуже, чем подковырки у очага зимой. Если тот костер на востоке был сигналом тревоги, весьма вероятно, что отряд Гутрума Скалсона обнаружен. А судя по ярости в голосах англсинов (все еще удаляющихся от него, слава Ингавину), что-то произошло.

Потом он вспомнил, что Ивар отправился с отрядом Скалсона. Берн задрожал в воде помимо воли. Так содрогаются, когда мимо пролетает дух человека, который только что умер, разгневанный дух. В то же мгновение он услышал тихий плеск: кто-то вошел в реку.