В Нью-Йорке о высадке стало известно уже рано утром. «Сколько их?» — хотел прежде всего знать генерал. Разведка донесла: где-то восемь-девять тысяч. Так я и знал, подумал Вашингтон, это отвлекающий маневр, основные силы будут брошены на Манхэттен. Он перевел в Бруклин только десять батальонов, доведя американский контингент на Лонг-Айленде до шести тысяч человек.

На самом деле англичане высадили на Лонг-Айленде 22 тысячи солдат.

Двадцать третьего августа, объезжая укрепления вместе с генералом Салливаном, Вашингтон вдруг решил перевести три тысячи солдат дальше к югу, на Гуанские высоты — поросшие лесом холмы. Им предстояло сразиться с превосходящими силами противника, и главнокомандующий призывал их показать, «что горстка храбрецов, сражающихся на своей земле за правое дело, может сделать с продажными наймитами».

«Близится час, от которого зависят честь и победа нашей армии и безопасность нашей истекающей кровью страны. Помните, офицеры и солдаты, что вы вольные люди, сражающиеся за блага свободы, и что если вы не поведете себя как мужчины, рабство будет уделом и вашим, и ваших потомков».

Напомнив про славные дела в Бостоне и Чарлстоне, Вашингтон не забыл добавить, что трусы будут расстреляны на месте.

Сам он сильно нервничал. Ему еще никогда не приходилось командовать таким масштабным сражением, да и вообще командовать; прежде он рисковал лишь собственной жизнью, выполняя приказ, а теперь должен отдавать приказы сам. На всякий случай он поставил над Салливаном, плохо знакомым с местностью, Израэля Патнэма.

Поднялся благоприятный ветер, и Вашингтон испугался, что британцы возьмут их в клещи: на Лонг-Айленде солдаты ринутся к Бруклинским высотам, в то время как корабли двинутся к Южному Манхэттену. 25-го он снова объезжал свои позиции — и чуть не сгорел со стыда. Это был не военный лагерь, а какая-то орда: люди шатались без цели, палили в белый свет, как в копеечку, ехали куда-то верхом и на повозках, отдаляясь на несколько миль от позиций… «Отличие между хорошо организованной армией и толпой состоит в том, что в первой — строгий порядок и дисциплина, а во второй — распущенность и разброд», — отчитывал он Патнэма. Добрый «старина Пат» делал всё, что мог, но мог-то он немного…

Вашингтон привык, когда решение уже принято, не пересматривать его и действовать по утвержденному плану. Обозревая 26 августа с Гуанских высот стройные ряды белых палаток, протянувшихся от Грейвсендской бухты на целых пять миль, и колонны солдат в красных мундирах во время ежедневного смотра, он не допускал и мысли о том, что мог ошибиться в своих предположениях, и не приказал перебросить сюда части с Манхэттена.

План был таков: генерал Патнэм руководит обороной укреплений на Бруклинских высотах, генералы Салливан и Стерлинг со своими частями прикрывают дороги и тропинки, ведущие к этой естественной преграде. Справа — Гуанская дорога, рядом с проливом Нарроус; посередине — Флатбушская дорога, скорее всего, именно по ней пойдут англичане; слева — Бедфордская дорога. Все три довольно узкие, а потому их будет легко защищать.

Сражение, если оно произойдет, развернется на покрытых лесом холмах, а в лесу американцы сражаются лучше. Патнэму был отдан приказ: выставить вперед лучшие силы и любой ценой помешать неприятелю пройти через лес и приблизиться к укреплениям.

Таким образом, менее трех тысяч необстрелянных солдат должны были удерживать фронт длиной в четыре мили; остальные — шесть тысяч — находились в бруклинских фортах. Сообщение между отрядами было затруднено, обзор в лесу — неширок. У солдат Вашингтона не было одинаковых мундиров, поэтому, чтобы не стрелять по своим, придумали отличительный знак: зеленую ветку на шляпе.

В последний момент, уже утвердив этот план после совещания с офицерами, Вашингтон вдруг вспомнил про Ямайскую дорогу, в трех милях слева от Бедфордской, самую узкую из всех, и велел отправить туда конный патруль из пяти милиционных офицеров.

В тот же вечер он вернулся в Нью-Йорк. На душе было неспокойно. Перед глазами стояли море белых палаток и фаланги красных мундиров… Судя по всему, главный удар будет нанесен всё-таки на Лонг-Айленде, с прицелом на Бруклин, написал он Хэнкоку и генералу Хиту. Хотя возможно, что это будет лишь ложный маневр с целью ослабить наши силы…

Какой тяжелый день! Покончив с официальной корреспонденцией, Джордж засел за длинное письмо Лунду Вашингтону: пусть продаст муку на Эспаньолу; северный угол дома непременно нужно покрыть кровлей, даже если за гвоздями придется посылать в Пенсильванию; камины следует доделать и вообще завершить все работы до зимы. Вашингтон прибегнул к испытанному средству психотерапии, чтобы привести себя в равновесие. «Если бы я не считал нашу борьбу справедливой… никакое материальное вознаграждение на свете не возместило бы мне потерю счастья домашней жизни и не отплатило бы мне за тяжелый труд, беспрестанно довлеющий надо мной, лишая всякой радости», — горько писал он. Черкнул еще пару слов Марте и забылся тяжелым, неровным сном. В последние дни он вообще спал очень мало.

В тот же день, когда Вашингтон осматривался в Бруклине, генерал Хоу послал за Генри Клинтоном и объявил: готовьтесь выступить нынче ночью, действовать будем по утвержденному плану.

План Клинтона, лично выезжавшего на рекогносцировку, был гениально прост. Рано утром генерал-майор Джеймс Грант поведет две бригады шотландских горцев по Гуанской дороге, совершая отвлекающий маневр. Генерал-лейтенант Леопольд Филипп фон Хайстер двинется со своими гессенцами из Флатбуша и ударит в центр. Основные же силы выступят еще ночью, под прикрытием темноты, кружным путем зайдут в тыл людям Салливана и Стерлинга и на рассвете устремятся по Ямайской дороге, в щель между американскими позициями, пробьют в них брешь и выйдут прямо к Бруклинским высотам, затянув смертельную петлю вокруг американцев.

Приказ выступать был отдан в девять вечера. Клинтон вел бригаду пехотинцев с примкнутыми штыками. За ним шел Корнуоллис с восемью резервными батальонами и четырнадцатью пушками. Замыкал шествие генерал Хоу с шестью батальонами, артиллерией и обозом. Колонна из десяти тысяч солдат растянулась на две мили. Проводниками были три местных фермера, лояльных к британцам. Палатки не сворачивали, костры оставили гореть, словно никто никуда не уходил.

Шли очень медленно, главное — не шуметь и не выдать себя. План был известен только высшему командованию, поэтому даже офицеры не знали, куда и зачем они идут. Вперед высылали разведчиков, которые должны были снимать американские патрули и перехватывать местных жителей, способных подать сигнал тревоги.

К двум часам ночи добрались до таверны Говарда у выхода на Ямайскую дорогу. Трактирщика и его четырнадцатилетнего сына подняли с постели, допросили и взяли с собой в качестве проводников. Несколько конных офицеров отправились вперед по узкой каменистой тропе, ведущей в тесное ущелье, отводя руками нависающие над ней ветви.

Минут через десять из темноты выехали пять всадников — американский патруль. Их тут же повязали без единого выстрела, почти бесшумно. Пленных отвели к генералу Клинтону, который с радостью узнал от них, что проход больше никем не охраняется. Он продолжил допрос, желая выяснить, сколько мятежников защищают Бруклин. 22-летний лейтенант Эдвард Данскоум был возмущен этим вопросом, а на угрозу его повесить ответил, что генерал Вашингтон отомстит за него, повесив по одному британцу за каждого американца. Пленных увели; англичане двинулись дальше.