— Он нужен тебе живым? — уточнил ребенок.

Консул смерил его долгим внимательным взглядом, а потом кивнул.

— Ладно, пусть остается. Только тогда мне непременно нужно сегодня же уйти отсюда.

— Я постараюсь подыскать тебе новое место. Обещаю.

— И не мне одному. Нам всем. Мы не можем больше оставаться здесь ни единой ночи.

Юлий взглянул на ребенка с удивлением.

— Вы все?

— Да, все до единого, — ответил мальчик, глядя прямо в глаза взрослому, сильному человеку.

Юлий не выдержал и первым отвел взгляд.

— Ну что ж, пусть будет так. Соберитесь у входной двери и подождите меня. Я еще немного поговорю с вашим хозяином, а потом отправлюсь с вами.

— Спасибо, добрый господин, — с благодарностью поклонился мальчик. Все дети выскочили из комнаты, и теперь тишину нарушало лишь затрудненное дыхание их господина.

— Как ты об этом узнал? — прошептал Бибул.

— Пока не увидел всю эту ватагу, я и понятия не имел, кто ты такой на самом деле. Но если бы и не узнал, ты все равно не стал бы чище! — прорычал в ответ Цезарь. — И учти, если ты только отважишься притащить в свой притон новых детей, я тотчас об этом узнаю. Едва мальчик или девочка перешагнут порог этого грязного дома, мне все моментально станет известно, и тогда прощения тебе уже не будет. Понимаешь, о чем я? Сенат теперь мой. Полностью.

Произнеся последнее слово, Юлий резко повел мечом, и Бибул вскрикнул, обмочившись от ужаса. Со стоном он схватился за расплывающееся по тоге пятно мочи, слегка окрашенное кровью. Юлий же, внезапно успокоившись, сунул меч в ножны, резко повернулся и направился к выходу, где его ждали больше тридцати маленьких рабов. Каждый из беглецов сжимал в ручонках небольшой сверток с одеждой. В свете ламп расширенные от страха глаза детей казались особенно жалобными.

— Решено, — обратился к ним Цезарь. — Сегодняшнюю ночь вы проведете в моем собственном доме. А скоро я найду каждому из вас семью, где будет тепло и уютно.

Глаза детей наполнились благодарностью и неподдельным счастьем, и Юлию неожиданно стало стыдно: ведь он пришел в этот дом вовсе не ради них.

Лето прошло чередой долгих, наполненных трудами и заботами дней, но до зимы было еще далеко. У городских ворот Юлий сел на коня и направился в сторону легионов, стоящих лагерем на Марсовом поле. Крепко сжав поводья, он оглянулся, стараясь унести с собой образ города. Кто знает, сколько месяцев и лет ему придется провести в далекой Галлии? Путешественники и купцы, которым довелось побывать в маленьком римском лагере у далекого подножия Альп, рассказывали, что это отчаянно неприятное место — холоднее они просто не встречали. Юлий исчерпал все свои кредиты, но постарался как можно лучше одеть и накормить все десять тысяч легионеров. Конечно, он понимал, что долги придется отдавать, но сейчас старался не думать об этом — не хотелось портить последние минуты прощания с родным городом неприятными мыслями.

Ворота были открыты, и за ними вдалеке виднелось Марсово поле. Стройные ряды солдат в серебристых доспехах терпеливо ждали своего полководца. Юлий не сомневался в силе и мастерстве собственного Десятого легиона, да и Брут постарался из недавно набранных воинов создать боеспособную часть. Никто из легионеров уже почти целый год не получал отпуск. Никто не терял времени понапрасну. Цезарь одобрил название, которое дал своему легиону Брут, — Третий галльский. Воины должны были закалиться на той самой земле, в честь которой и получили имя.

Брут и Октавиан тоже уже сидели верхом, а Домиций в последний раз проверял подпругу. Глядя на серебряные доспехи офицеров, Юлий не смог сдержать улыбки. Все трое боевой доблестью завоевали право носить столь заметное боевое украшение, однако в городе, пусть и у самых ворот, они представляли необычное зрелище — настолько любопытное, что вокруг уже собралась целая ватага мальчишек. И не удивительно. Каждая, даже самая мелкая деталь лат ярко блестела, любовно начищенная, так что ехать рядом с красавцами было одно удовольствие.

Юлий снова пожалел о том, что в походе не принимает участие Саломин. Увы, ему так и не удалось убедить доблестного бойца отправиться в составе легионов в Галлию. Саломин пустился в долгие рассуждения относительно понятия чести у римлян, и Юлий терпеливо выслушал его. Позорный поступок Помпея возымел свое действие, и Цезарь, получив решительный отказ на первое свое предложение, не стал настаивать и упорствовать.

Месяцы работы в сенате оказались весьма успешными, даже более результативными, чем можно было ожидать. Идея триумвирата полностью себя оправдала. Красс быстро реализовал предоставленное право монопольной торговли, а его огромный флот уже уверенно соперничал с карфагенским. Лучшие офицеры Десятого легиона работали с его воинами, а после ухода в Галлию дело должен был взять в свои руки Помпей. За время совместной деятельности все трое прониклись друг к другу уважением и научились сотрудничать, учитывая особенности характера и поведения каждого. Заключение сделки даром не прошло.

После событий в собственном особняке Бибула не видели ни на одном из заседаний сената. По городу поползли слухи о продолжительной болезни соконсула, но Цезарь ни словом не обмолвился об истинном положении вещей. Он сдержал данное маленьким рабам обещание и отдал их на воспитание в надежные, любящие семьи. Чувство стыда за то, что страдания детей помогли добиться цели ему самому, побудило консула выкупить их на свободу, хотя эта операция заметно истощила его фонды. Удивительно, но этот простой поступок принес новому консулу более глубокое удовлетворение, чем все остальные начинания.

— Брут! — раздался вдруг звонкий женский голос.

Юлий развернул коня, а Брут с радостной улыбкой наблюдал, как сквозь плотную толпу зевак к воротам пробивается Александрия. Подойдя, она встала на цыпочки, чтобы поцеловать любимого, но Брут легко поднял красавицу и посадил в седло перед собой. Юлий отвел взгляд, делая вид, что ничего не заметил. Глядя на счастье друга, невозможно было не думать о Сервилии.

Когда Александрия наконец снова очутилась на земле, Цезарь заметил в ее руках сверток. Еще не остыв от жаркого поцелуя Брута, девушка смущенно протянула его консулу. Юлий принял подарок и бережно развернул ткань. Чудо! Перед ним предстал искусно выкованный шлем. Металл был тщательно отполирован маслом, но самым удивительным казалось то, что забрало было выполнено в форме человеческого лица и точно повторяло черты самого Цезаря.

Консул бережно поднял шлем над головой, а потом надел его, нажал на забрало и услышал негромкий щелчок. Шлем подходил безупречно — словно был сделан после множества примерок. Прорези для глаз оказались достаточно широкими и позволяли прекрасно видеть все, что происходило вокруг. Лица товарищей говорили именно о том эффекте, которого и добивалась художница.

— Выражение не слишком дружелюбное, — пробормотал Октавиан, не в силах отвести взгляд.