Выйдя замуж во второй раз, Биба обустроила жизнь со своим мужем Любомиром Райнвайном и принялась с нетерпением ждать в гости своих родителей в новой белградской квартире в доме номер 6 на площади Теразие. Этот визит, подготавливаемый несколько раз, никак не мог состояться. Что-то постоянно ему препятствовало. А ведь выдающаяся белградка, служившая в Институте международного рабочего движения, заранее отправляла билеты на поезд своим родителям. Она даже воспользовалась своим статусом ветерана войны, чтобы достать более дешевые билеты. Но Биба не знала, что на пути из Травника в Белград для ее родителей возникло непреодолимое препятствие… Супруга эфенди не могла разгуливать по улицам Белграда в старом пальто!

Подобные проблемы, как и многие другие в жизни своей жены, решал чиновник Хусейн. В данном конкретном случае он проникся сочувствием к положению своей супруги. Он купил ткань для нового пальто, взяв необходимые деньги из своих сбережений, которые откладывал втайне от супруги, чтобы однажды приобрести место на кладбище. Суммы оказалось недостаточно для портного, но Хусейн снова отнесся к возникшей проблеме со всей ответственностью. Мой отец догадался об этой истории по письму, прибывшему на его сараевский адрес в посылке, которую его родители отправляли ему из Травника раз в месяц. В письме Хусейн извинялся, что смог прислать всего одну бутылку масла, два килограмма знаменитого травницкого сыра и два килограмма чернослива. Никто так и не узнал разгадки этой тайны, но пальто было сшито, и Кустурицы отправились в Белград. Рассказывают, что моя бабушка побывала в гостях у всех жильцов дома номер 6 на площади Теразие, что она переходила из одной квартиры в другую и пила кофе с женщинами, сумев за рекордно короткое время завоевать их сердца.

«Моя мать была настоящей принцессой!» — однажды сказал мне отец.

* * *

В конце войны Антифашистский фронт женщин инициировал акцию «Отмена чадры у женщин». Ища поддержку в семьях Травника, они связались с Бибой и попросили помочь им найти человека, наиболее подходящего для этой агитационной акции. Выбор пал на мать партизан Мурата и Бибы Кустурицы.

Собравшимся женщинам efendinica убедительно представила все причины, по которым следовало покончить с мракобесием прошлого. Для нее это не составило труда, поскольку она была уроженкой семьи Авдич. Авдичи, как и Кустурицы, были герцеговинцами, и в их душах также постоянно шла внутренняя борьба между герцеговинцем и человеком. После своей замечательной речи о необходимости освободиться от чадры супруга эфенди с удовольствием выслушала похвалы от прогрессистов, но особенно от своих детей.

— Мадам Кустурица, вас следует избрать мэром, нам бы это не повредило! — говорили ей некоторые.

Однако на следующий день события приняли иной оборот. Моя бабушка пришла на торговую площадь с чадрой на голове! Когда ее дочь, опешив от изумления, узнала об этой неожиданной выходке, она направила телеграмму своему брату.

— Мать, зачем ты это сделала? — спросил мой отец, примчавшись в Травник.

— Не знаю, мне кажется, так намного красивее, когда у женщины видны одни глаза.

— Ты не можешь так с нами поступить, мама. Партия дала тебе ответственное поручение, — настаивал отец.

— Послушай, сынок, такие вещи сразу не делаются! Иногда ты ее надеваешь, иногда — нет. Вот как надо!

* * *

На самом деле она вела совсем другую борьбу. Ее ближайшими соседями было семейство бея Вехбии Сахинпасича, жена которого наотрез отказывалась снимать чадру. Вот они и сражались друг с другом за то, кто будет пользоваться наибольшим авторитетом в квартале. Моя бабушка боялась, что из-за всей этой истории может утратить свое влияние на местных женщин и утратить свои позиции, когда они в очередной раз соберутся по-соседски выпить по чашечке кофе. Отсюда и ее компромисс: «Иногда ты ее надеваешь, иногда — нет».

Когда она была при последнем издыхании в больнице Косева, то накануне своей смерти попросила отца привезти ей мою подушку, чтобы умереть, прислонившись к ней.

* * *

Мой отец умер одновременно с моей любимой страной. Он ушел вовремя, чтобы не видеть, как рушится сооружение, в которое он собственноручно вложил несколько камней и которому отдал большую часть своей жизни. Основание этого здания уже давно расшатывалось иностранными спецслужбами, нерешенными историческими конфликтами между сербами и хорватами, а также усилиями тутумраци. Последние превратились из представителей народной элиты в специалистов по разрушению широкого профиля, не переставая мусолить вечный вопрос «Где мое место в этой истории?»

* * *

За полгода до смерти моего отца Абдула Сидран был проездом в Париже. Когда он поведал о невыносимой обстановке в Боснии и высказал свое мнение о том, что мир на боснийской территории возможно поддержать лишь при помощи ООН, партизан первой бригады из Боснийской Краины ответил ему резким тоном:

— Во время Второй мировой войны я сражался в лесах, чтобы изгнать иностранцев из своей страны, а ты хочешь привести войска ООН в мою Боснию?

Сидран попытался развить свою теорию, которая совершенно не убедила его собеседника.

— Война уже практически началась: первого марта, на референдуме о независимости Боснии и Герцеговины, — отрезал Мурат — Когда третья часть населения игнорирует референдум и отказывается выходить из состава Югославии, война в Боснии неизбежна.

— На референдуме все-таки высказали свои пожелания большинство граждан Боснии, — заметил ему Сидран.

Мурат ударил кулаком по столу, ставя точку в разговоре:

— Югославия была создана на крови, на крови же она и исчезнет! Заруби себе это на носу!

* * *

Теперь мне требовалось отыскать хоть что-нибудь в своей памяти и воспоминаниях, чтобы поддержать Стрибора и облегчить его боль от потери дедушки. Но, как это часто случается в жизни, все произошло с точностью до наоборот. Четырнадцатилетний парень изо всех сил пытался утешить меня. Когда мы поднимались по лестнице дома номер 8 по улице Норвецка, он обнял меня.

— Это как с яблоком, — сказал он. — Сначала появляется цветок, затем плод, он растет, набирается сока, и маленький зеленый плод становится красивым красным яблоком. Солнце его ласкает, дождик омывает, и оно свисает в каплях росы на своей плодоножке. Вот лето подходит к концу, а яблоко по-прежнему красуется на своем месте. Осенью оно сморщивается от холода, уменьшается в размерах, в начале зимы плодоножка не выдерживает, засохший плод падает на землю — и нет больше яблока.

Стрибор пытался таким образом сказать мне, что смерть — естественное явление.

Лишь когда я вошел в маленькую квартирку в Герцег-Нови и сжал в объятиях Сенку, я физически ощутил, что никогда больше не увижу своего отца. Смерть дорогого человека превращается в глубокую печаль в тот момент, когда ты оказываешься рядом с тем, кто был ему ближе всех, и этот человек отныне становится самой сильной символической связью между тобой и покойным. В свои последние мгновения мой отец воскликнул: «Сенка, Эмир, я покидаю вас!» И мы были бесконечно несчастны, поскольку знали, что он больше никогда к нам не вернется.